В Москве на Смоленке высотка так поднялась, что вечером на закате уже загораживала солнце. Когда же совсем темнело, то тут, то там вспыхивали огни сварщиков-высотников. Особенно завораживали сыпавшиеся вниз, как салют, снопы искр.
Вернулась Маргаритка Соловейчик. Она стала совсем другой: не смеялась глазками, не хлопала ресницами, а когда разговаривала, смотрела куда-то мимо тебя. От её кудряшек ничего не осталось – подстрижена была, как девочка Мамлакат на плакате со Сталиным. Маргаритка уже умела читать и дала мне книжку, которую прочла – про Гулливера и лилипутов.
Как-то в тёплое сентябрьское воскресенье Маргаритка вместе с дедушкой пошли гулять по Москве и взяли меня с собой. Дошли до Кремля, дед Миша (он совсем стал дедом) показал нам с Маргариткой окно за кремлёвской стеной, третье справа, там горел свет.
– Это кабинет нашего Сталина. Свет горит – значит он работает. Он работает и днём, и ночью. И он всё время думает о нас.
Мне очень хотелось верить – и я верил, что вот сейчас, в эту самую минуту, Сталин думает обо мне.
По дороге домой мы не разговаривали, каждый молчал о своём. Мне хотелось, чтобы Сталин подумал о маме Маргаритки. Она такая добрая – она не может быть врагом народа. Мы все так любим Сталина – мама Маргаритки в тюрьме, а дед Миша любит Сталина и даже показал мне и своей внучке окно его кабинета, там свет, и лучший друг детей работает днём и ночью. Книжка про Гулливера, которую я уже до половины прочитал, толкнула меня представить, что Сталин похож на Гулливера, а мы все на лилипутов.
У нас сложился семейный подряд: мы втроём (папа, мама и я) чинили охотничьи патроны. Для себя папа всегда сам это делал, и я ему охотно помогал. А тут появились заказы. Сначала надо было вставить капсюль Жевело в гильзу. Отец зажимал между ног чугунный утюг подошвой кверху, на которую я устанавливал пистон, и папа, надев гильзу на короткий деревянный шомпол, легко насаживал её на капсюль. Далее следовала самая ответственная операция: порох! Папа тщательно на аптекарских весах отмерял необходимую дозу и ссыпал порох в гильзу. Я закрывал порох картонным пыжом, проталкивая его внутрь тем же деревянным шомполом. Вслед за ними отправлялись два войлочных пыжа – к этой операции и мама подключалась. Затем папа засыпал обычную дробь или картечь, а я закрывал её картонным пыжом. Папа закручивал патрон на закрутке, я деревянным литером проставлял на картонном пыже номер дроби – патрон готов. За воскресный день мы иногда делали до пятисот штук.
Мама на своей работе в горячем цеху стала бригадиром, и ей прибавили зарплату. За хорошую работу её фотографию поместили на Доске почёта.
Мы дворовой ватагой ходили в кино, смотрели «Повесть о настоящем человеке», «Первоклассницу». К нашей компании присоединилась Ленка, и никто не возражал, что она повсюду таскалась с нами. Поначалу она была тихой и стеснительной, но скоро сделалась