– О, исчадья ехиднины, вражьи души: на дыбу!
– Сломаются ваши суставы, сдробятся руце, хребет, спина, растерзается плоть и тело покроется язвами… Отрекитесь!
– Нагих их по снегу мучить и бити немилостивна!.. Отрекитесь!
– Вам показалось! Не говорите ерунды! – сказал наконец кто-то. – У нее по-прежнему бешеный фанатичный взгляд. Умерьте свое воображение!
Все разошлись.
– Кхе-кхе! – услышала я сзади. – На меня так не приходили смотреть.
– Не завидуй! – сказала я.
– Не завидую я. Радуюсь, – сказал возница. – Хоть какая-то жизнь началась!
– Да, – вздохнула я. – Никогда не мечтала о вечной жизни.
Еще пару дней возле картины были толпы посетителей, но потом посещения стали реже, и, по моим подсчетам, примерно дней через десять на «Боярыню Морозову» в день смотрели пять-десять человек. Все это время мы разговаривали с возницей. В основном говорил он. Это было понятно, человек пару веков с живым человеком не разговаривал. Звали его Акимом.
И вдруг в центре зала я увидела Светку! Она направлялась к картине и в руках у нее была моя сумка.
– Свете мой, еще ль дышишь, али сожгли, или удавили вас?..
Светка подошла поближе и стала рассматривать полотно. Сначала ее взгляд скользнул по снежному следу от саней, потом перенесся на кандалы, потом проследил жест правой руки, задержался на сложенной в двуперстии длани и остановился на глазах.
– Светка! – заорала я. – Это я! Фёкла!
– Да не ори, – сказал возница. – Толку, что ты орешь.
Но я продолжала орать. И тут в Светкиных глазах мелькнуло узнавание, она в удивлении широко распахнула глаза и… я вывалилась из розвальней прямо к Светкиным ногам…
Очнулась в больнице. В двухместной палате я была одна. Возле окна в белом халате, накинутом на плечи, стояла Светка. Она задумчиво смотрела вдаль и теребила пальцем роскошный русый локон.
– Свет! – позвала я.
Она тут же подскочила ко мне и обняла.
– Фёкла! Чудо ты мое! Где ты была, что с тобой случилось?
Я разрыдалась. Обнимала Светку, рыдала и не могла остановиться. В палату заглянула медсестра.
– Пришла в себя? – спросила она у Светки. – Я сейчас доктора позову.
– Все хорошо, – прижимая меня к себе, говорила Светка. – Успокойся. Потом все расскажешь.
Вошел пожилой доктор в кипенно-белом халате, который хрустел при малейшем движении.
– Что это у нас за слезы? – по-доброму улыбнулся он.
– Это слезы радости! – всхлипывая, сказала я.
– Вы помните, что с вами случилось? – спросил он.
Я представила, как я сейчас начну ему рассказывать про жизнь в картине и что обо мне он подумает.
– Нет, – сказала я. – Не могу вспомнить. А какое сегодня число?
– Двенадцатое ноября, – ответил доктор. –