– Мужик привез.
– Какой?
– Странный.
– Стра-анный? – я переспросил так, будто самым удивительным в этой истории было вовсе не то, что меня неизвестно когда и куда привез какой-то мужик (которого, кстати, совершенно не помнил), – мужика я вроде еще допускал. А то, что мужик был именно странным. Словно сама по себе такая его характеристика являлась чем-то из ряда вон.
– А ты… вы тогда кто? – продолжил я, чуть обождав, свои лишенные всякой логики и связи вопросы, внимательно всматриваясь в отдаленно знакомое лицо.
Оно по-прежнему улыбалось.
– Хлестаков. Ни о чем случайно не говорит?
– Инкогнито… из Петербурга? – не найдя ничего более дурацкого, предположил я и даже стал ждать вероятного подтверждения.
Хлестаков заржал словно лошадь.
– Знаешь, шутка вовсе не оригинальна. Девять из десяти, знакомясь, задают мне этот вопрос. Куда, наверно, забавнее видеть перед собой человека, не помнящего, как он сюда попал. Какая по счету бутылка, мне интересно, оказалась последней?
– Я не пью.
Эта короткая фраза вновь вызвала смех.
– Достаточно смелое утверждение для декларирующего такой внешний вид. Не находишь?
Я, кажется, понял, в чем заключался смысл намека; понял, и даже собрался пролить некоторый свет, не вдаваясь, впрочем, в подробности, почему произошло так, что я предстал перед товарищем в таком отвратительном виде. Однако мероприятие – «проливать некоторый свет, раскинувшись, как какой-то плейбой, на роскошном диване» не совместилось во мне с обликом воспитанного человека, и я попробовал встать, для чего сбросил покрывавший меня чуть ранее плед…
О, тут было от чего прийти в удивление.
Вместо поношенной клетчатой рубашки, которая по логике должна быть надета на мне, тело облекала какая-то… не могу выразиться по-иному, новомодная дрянь – тоже, впрочем, в виде рубашки, правда вся испещренная откровенно дикими рисунками, в целом представляющими собой план, по-видимому, какого-то экзотического острова, сплошь населенного пальмами, аборигенами, черепами и костями. Добавлю, «дрянь» имела решительно желтый цвет, ниже ее шли синие, с огромными красными горошинами широченные брюки.
Таинственное перевоплощение настолько подействовало на меня, что весьма долгое время я не мог вымолвить ни слова.
Хлестаков тоже, глядя на «это», как-то посерьезнел.
– Видите ли, э-э… – я хотел сказать: «Хлестаков».
Но ощутил вдруг неловкость перед всей этой официальщиной и умышленно сбился, ожидая, что будет подсказ.
– Олег, – последовало через секунду, – чего уж теперь…
– Видите ли, Олег, – произнес я еще нерешительней (окончательно сбило с толку, что я так и не выяснил для себя, продолжает он шутить или нет? Как звали того Хлестакова, хоть убей, вспомнить не удавалось).
– Видите ли, Олег, – повторил я. – Все дело в том, что