Кабинет начальника кафедры уголовной политики напоминал музей. Застекленные шкафы были забиты дипломами, аттестатами, подарочными статуэтками, поздравительными адресами. На стенах развешены фотографии виднейших представителей кафедры, с датами рождения и смерти. Единственный, без траурной даты портрет профессора Машевича начала девяностых, висел точнехонько напротив двери.
Когда Гулевский вошел, в его кресле, под портретом, расположился грузный, одутловатый человек с крупной, морщинистой лысиной. Сдвинув на лоб круглые очки и близоруко щурясь, он вчитывался в брошенный на столе проект закона о полиции. Гулевский скользнул взглядом по моложавому лицу на портрете и сдержал невольный вздох: за прошедшее двадцатилетие Герман Эдуардович Машевич сильно сдал.
При виде хозяина кабинета Машевич обозначил движение подняться, но Гулевский сконфуженным жестом остановил его. Уселся на ближайший стул.
– Как здоровье уважаемого мэтра? – бодренько произнес он.
Машевич натянул очки на слезящиеся, выпученные глаза.
– По возрасту, – в голосе его за бесстрастной интонацией промелькнула знакомая ирония.
– Очень хорошо, что зашли. Надо подписать переаттестацию, – вроде только что припомнил Гулевский. – Арлетта уже напечатала. Осталась ваша подпись.
Он потянулся к звонку.
– Не будет переаттестации, – остановил Машевич. – Ухожу. Хватит за чужой счет числиться.
Этого Гулевский и боялся.
– Резун успел обработать?! – неприязненно бухнул он. Начальник Академии не раз намекал, что Машевича пора проводить на отдых.
– Н-нет, – отказался Машевич. Увидел, что невольной заминкой проговорился. – То есть не это главное. Зрело.
Умные, изуродованные базедовой болезнью глаза его уткнулись в Гулевского:
– Не хочу быть причастным.
Это был не первый их подобный разговор, и с каждым разом все более расходились позиции. Нынешняя фраза прозвучала обвинением.
– Договаривайте, Герман Эдуардович, – потребовал Гулевский. Заметил, что старик колеблется. – Коль начали, давайте расставим, так сказать, точки! Юбилейное славословие, должно быть, покоробило?
– То пустое. Надеюсь, голова не закружится. Хотя в последние годы в твоих трудах появилась благостность. Впрочем, это вкусовое, – поспешил сгладить резкость Машевич. – Не о словах говорю, а вот чем наше слово отзовется? – Он достал крупный носовой платок и отер пузырьки, проступающие на влажных старческих губах. – Ну, об этой профанации вовсе не говорю, – он брезгливо, двумя пальчиками оттолкнул от себя проект Закона о полиции. И все-таки не удержался, высказался: – Да, потешный документ. Похоже, этот странный человечек искренне верит, что если милицию назвать полицией, все переменится.
Герман Эдуардович озадаченно повел жирной шеей. Вернулся к главному.
– Но вот последнее, с чем столкнулся. Администрация Президента родила очередной проект закона о борьбе с коррупцией