– Ладейку строили для реки! – тихо, но внятно проговорил Пантелей Пенда из угла. – Если идти морем – нам половины людей хватит, не то потонем.
– Служилых оставить не могу, а промышленным – воля! – объявил атаман и заметил, как просияли лица братьев. – Неужто и вы останетесь? – тихо спросил Тарха.
– Нам никак нельзя вернуться без добычи! – смущенно ответил тот. – Государь жалованья не платит.
– На новых-то землях, где допреж ни казаков, ни промышленных не было, продадите товар вдвое против здешнего, – стал неуверенно прельщать братьев Михей и вспомнил, что то же самое говорил в Ленском остроге.
– Что за товар? – привстал с лавки Кирилл. – Прошлый год были люди купца Гусельникова.
Михей удивленно выругался:
– Везде успевают, проныры пинежские! – Глаза его остановились на беззаботно улыбавшемся Дежневе. – Одного казака могу оставить!
Добродушное лицо Семейки резко напряглось, глаза сузились.
– Нет! – просипел он, до белизны пальцев вцепившись в лавку, и метнул на атамана такой леденящий взгляд, что тот недоуменно хохотнул. – Зря, что ли, коч строил?
Михей перевел взгляд на Гришку Простоквашу. Тот громко засопел, неприязненно задрав нос к потолку.
Герасим, заводивший глазами, как только зашла речь о товаре, стал громко перечислять, что им взято для торга. Федька Катаев, кудахча, вторил о своем. К ним придвинулись зимовейщики, а промышленные приставшей на Оймяконе ватажки стали рядиться.
– Вы бы дали нам по две гривенке пороха, да по две свинца, да соли по полпуда…
– Чего захотели, – загалдели казаки. – Соли самим мало.
– Вы по морю пойдете, напарите…
Торговались долго. С рыбалки вернулись двое зимовейщиков. Бросили в сенях невыпотрошенную рыбу и ввязались в спор, будто соль, порох, свинец нужны были им самим.
Чуна, вольно сидевший среди казаков и презрительно поглядывавший на прикованных аманатов, сказал вдруг:
– На Погыче-реке народу много, народ сильный, перебьет нас без ружей!
На миг в зимовье наступила такая тишина, что стал слышен комариный писк.
– Охтеньки! Опять заговорил! – недоуменно пробормотал Вторка Гаврилов.
– Молчал-молчал, слушал-слушал и затолмачил! – Коновал поднял густые брови, растянул половину рта в удивленной улыбке. – Хоть возвращайся на Охоту.
После полудня все сошлись на том, что Михей Стадухин возьмет на себя четыре сорока ожеговских соболей за выданный ватажке припас. Герасим за время похода продал половину товара, частью дал в долг под кабальные записи ожеговским и своим людям, он хотел остаться на Индигирке, чтобы получить долги после промыслов.
Михей согласился, что это разумно: искать должников по Сибири, перепродавать кабальные записи – дело суетное, соглашался и с тем, что Тарху безопасней остаться здесь, но ныла под сердцем обида, что братья молчком винят его за прежние неудачи. «Силком счастливым не сделаешь!» – подумал