– Не дрейфь, молодой! – пробасил взводный. – Танк с барского плеча комбрига – не самое худшее на фронте. Счастливый он. Видел, сколько отметин? А в нём даже не ранен никто.
– Если он простоит здесь месяц в ремонте, то и правда – раненых не будет, – грустно отшутился «безлошадный». – Вы не понимаете. Брата отправили на фронт, а меня ещё год в училище мурыжили… Рассказывали, что без танка бой не кончается, что случай был в сорок первом, когда командир подбитой «бэтэхи» выскочил с топором, открыл люк панцера и немцам обушком прямо по шлемам – одному-другому…
– Брехня! – безапелляционно бросил Шалин, старший лейтенант с непривычным для русского именем «Вольдемар». – Нет у немцев танкистских шлемов. У них броня изнутри мягким обтянута. В пилотках они катаются, точь-в-точь как в авто.
– Если бы так просто всё было, давно бы фрицев погнали на запад обушком топора. Топоров много, людей – тоже, – добавил Володя Бочковский, командир роты. – Пока сам в бою не побываешь, а тем более – в танке красного петуха не поймаешь, тебя запросто сказкой купить. Потом как заново родишься, глаза откроются.
– И что танкисты друг на дружку кидаются, тоже брехня, – добавил взводный, у него на испещрённом ожоговыми шрамами лице так и не выросли ресницы. – Помню, этой зимой на Калининском у меня движок вспыхнул. Дым густой, сугробы вокруг, метель… Выскакиваем, пытаемся тушить. Воды нет, снегом не особо погасишь. Ветер налетел, значит, глядим – а в полусотне шагов немец дымится, экипаж вокруг бегает, тушит. Ну, думаю, сейчас из пулемёта полоснёт – всем хана. Тут один фриц, смотрю, нам машет. Потом руки над головой скрестил, мол, не стреляйте, мы тоже не будем. Как потушились – завелись, разъехались.
– Я б шмальнул на прощанье в след, – кровожадно заявил Андрей. – В корму.
– Не, я не стрелял. Они – тоже. С-суки, конечно, эти фашисты… А, в общем, такие же танкисты, как мы с тобой. Поэтому рука не поднялась. Их наша пехота в плен не берёт. Форма чёрная, как у эсэсов. Без разговоров – к стенке.
– Там, на Калининском, – вспомнил Бочковский, – голодно было. Нам с самолётов харч сбрасывали. Раз кухню натопили, наши стоят из батальона, гляжу – за ними два фрица пристроились в очередь. С котелками. Повар им плеснул. Немного, конечно. Но с мясом. А наши понахалке за линию фронта сходили, им только каши с маргарином отвалили, мяса зажали. Голод – он по обе стороны голод.
Андрей даже есть перестал. В это невозможно было поверить! Сколько лет он слушал о непримиримости, о ненависти к врагу… И в лучшей танковой бригаде Красной армии с врагом меняются едой?! Вместе тушат загоревшиеся танки? Больше он не вставлял ни слова, просто слушал. И наговорено было столько, что, услышь особист Волощенко их застольный трёп, кричал бы про антисоветский заговор в роте!
В унисон его мыслям взвился осетин Байцаев.
– Пусть бы и дохли от голода! Я бы их там пришил, прямо возле котла, мамой клянусь! А