Отпусти меня к морю. Ася Глейзер

глазах как осколок острый.

      Застывшая девочка, вечная драма,

      Которая делает сложным простое.

      Есенин повесился. Верю в причины.

      Сама бы рядом. Но дела не окончены.

      Проходят мимо подруги, мужчины.

      Соедините с Есениным, это срочно.

      Уроки. Химия. Борщ. Бесконечность.

      Я параллельность сама придумала.

      Есенин повесился. Я гадаю на свечках.

      Полуприкольная. Полубезумная.

      Есенин. Смерть. Объяснять так длинно.

      Болезнь проклятая разыгралась.

      Ищу веревку. И к ней причины.

      И исключаю любовь и жалость.

      Я вечно мимо. Сама все придумала —

      Любовь безумную и глаза голубые.

      Я очень надеялась, думала, самая умная.

      Есенин умер. И я через запятые.

      Я так надеялась. Химия с геометрией.

      Шестнадцать лет. У меня есть ты.

      Есенин повесился. Отчаяние до смерти.

      И я. Глаза. Любовь моя. И мечты.

* * *

      

огда я закрываю глаза, я оказываюсь далеко от того места, в котором нахожусь сейчас. Среди велюровых американских кресел и штор с голубыми кораллами. Я стараюсь дышать спокойно и ровно, дабы не спугнуть свое внутренне путешествие. Я переношусь туда, куда не продают горящие туры и билеты по специальным ценам. Туда, куда нет дороги, и проще добраться на полюс к пингвинам, через Чили и сто пятьдесят пересадок. Я оставляю свои взрослые американские горки и путешествую налегке.

      Я покидаю Швабинг, сытый и благополучный, весь в цветном Югентстиле, со множеством странных магазинчиков, торгующим барахлом и немодными вещами, с сотней странных кафе, в массе своей безликих, как и весь немецкий дизайн… Люблю гулять по этому району, но, закрывая глаза, оказываюсь на Патриарших. Еще до всего, еще до того, как нам всем пришлось эмигрировать в новую реальность.

      Туда, в розовый кирпичный дом и коммуналку, в которой ванна на львиных лапах, черный телефон на стене в коридоре, и двое странных соседей, он футболист (комната с окном во двор) она поклонница Аллы Пугачевой (огромная комната в два окна)

      Квартира была достаточно интеллигентной, без висящих по стенам тазов и ржавых велосипедов. Три плиты на кухне, наша вечно залита сбежавшим из турки кофе, три холодильника, три стола. Холодильник футболиста заполнен импортным пивом, поклонница Пугачевой варит супы, а в нашем всегда есть трехлитровая банка с томатным соком, черная икра, вонючий сыр Рокфор (где только мама его покупала?) и непременный черный хлеб. Белого в доме не держали, мама была стройной и тонконогой.

      Жили дружно, кофе с сигареткой – неотъемлемая часть быта, шепот и слезы на кухне, летом арбузы огромные, за которыми ходил футболист к знакомому продавцу овощного на малой Бронной, виноград Изабелла, мелкий и черный, первые весенние огурцы, такие, что пахли на всю квартиру.

      Когда я закрываю глаза, я переношусь туда. В бассейн Москва, зимний, морозный, окутанный паром от теплой воды, и в метре невозможно разглядеть, кто плывет с тобой рядом. Запах хлорки и непременные резиновые шапочки, без них нельзя. У модниц в розах, у женщин