одиночество, заполнять потери. Детям трудна эмиграция.
Некому было тебе читать по-английски The Mother Goose,
Vinnie the Pooh. Никто не умел. Обещав тебе
путешествие в масштабе эпических героев
в интерпретации модернизма – кем я была? безумной?
Какое-то время, положим, было похоже на путешествие,
семейный эпос обернулся гомерическим смехом,
громким, гневным, искажённым гротеском испуганных лиц,
дрожащих губ не в состоянии вести разговор о том,
что случилось. Так много всего случилось. Я знаю,
что случается, когда одинокая девочка становится матерью.
У неё появляется компаньон, она заботится о нём
изо всех сил и как можно лучше. Была ли та забота для тебя
уж слишком или недостаточной, как жилось тебе
в двух мирах, в двух климатических зонах,
эмоционального холода и жары? Любовь требует денег,
даже любовь, даже смерть, тебе известно
это открытие. От чего нелегко исцелить, исцелиться.
Суматоха отъезда не оставила времени
попрощаться с городом, ни времени, ни желания.
Сделаем это сейчас. Жизнь это сейчас, ты знаешь.
Это сейчас.
«Мой дед похоронен в Джанкое…»
Мой дед похоронен в Джанкое.
Вот думаю, джан армянский бежал от турков и «кое»
какое-то кое такое и что-то там ещё, как в куплетах
французских. Мой дед развёл виноградник,
в глаза винограда не видел, когда покидал местечко.
Дом отобрали с садом и пароходик,
стали «семья лишенцев». Дед не ревёт, не стогнет,
надо от них убраться, от Днепров, от штыков,
и лучше на юг, теплее, может, хотел и дальше
через море, кто знает. Дед Тёмкин Арон молчит,
он тебе не расскажет. Шестеро его детей арбайтен,
поют на идиш в винограднике том библейском,
это их Палестина. Всем выводком собрались
со Славой, бабушкина сестра-близнячка,
перед её отъездом в Америку Кафки сделать
семейное фото. Только, прошу тебя, не философствуй.
Когда выселяли, отцу моему двенадцать,
на фотографии ему семнадцать, всю жизнь разбирался
в дынях, бахча, мандарины, стоял на фруктах,
всё, что осталось от Крыма. Раскулачили деда,
забрали лошадь, была водовозом, опять разоряют,
прямо во время обыска на их глазах и умер,
кому нужна такая жизнь? Оставшиеся оттуда
быстро уехали. Зятья полегли за отчизну,
внуки рассеялись, евреям всегда везёт. Их дети,
правнуки той могилы, о ней не ведают,
заговорили на разных наречиях, друг друга
на улице не узнают и могут вполне оказаться
на разных фронтах враждующих армий,
как в Первую мировую. Теперь, говорят,
татары закрыли лавочки, и еда исчезла.
Моя подружка детства Таля живёт в Хельсинки,
татарка, составляет часть русского меньшинства.
Этнос я лучше политики понимаю, когда не за кого