Вечная осень осталась где-то далеко за спиной. А впереди открывались иные пространства, миры. Небо меняло цвет примерно раз в полчаса. Синее, зеленое, зловеще-багровое, угольно-черное. А вместе с ним изменялись пейзажи: грозные, наполненные пеплом равнины, вязкие болота, высушенные пустыни, разрушенные города. Ноги вязли в песке, тонули в грязи. Ирн потерял ориентацию в пространстве и просто следовал за нищим. Бродяга же целеустремленно и быстро шагал…
Метаморфозы страшили лишь поначалу. Но затем интуиция подсказала: опасность меньше, чем представлялось. Долей сознания, которая имела связь с магическими потоками, Птиц почувствовал отражения, тени других миров. Правда, ощущения также подсказывали, что умереть тут легче легкого. А еще проще – сойти с ума… Но послушник пока держался. Помогали вечно спокойный и невозмутимый нищий, суетливый хорек. Вместе они давали маленькую зацепку для опутанного грезами разума.
Отряд де Гирео следовал по пятам, нагонял. Порой Лохматому и Птицу приходилось затаиваться, пережидать. Иногда – бежать сломя голову. Пару раз беглецы и преследователи едва не сталкивались нос к носу. Но обостренное чувство опасности, присущее нищему, помогало избежать боя. Каратели, к сожалению, не отставали. Держали след, будто свора гончих, упрямо перепрыгивали из мира в мир.
Еще одно смущало послушника. А именно – необычный спутник. После ночных событий в бродяге что-то изменилось. Нищий стал больше отмалчиваться. Шел, погруженный в собственные мысли. Не реагировал на вопросы, мрачнел с каждой минутой. Ирн мог и ошибаться, но почему-то показалось, что безумец сильно похудел. Лицо бледное, на лбу крупные градины пота. Движения стали резкими и дергаными. Нищий то едва плелся, то почти бежал. Спотыкался на самых маленьких колдобинах. Вздрагивал, осматривался с величайшим изумлением… Но действительно плохо становилось на привалах. Бродяга кричал во сне. Страшно и протяжно. Выгибался, царапал ногтями землю, бился в конвульсиях. Птиц старался успокоить, вылечить. Но усилия пропадали впустую. Создавалось жутковатое впечатление, что разум Лохматого витает где-то далеко. А в теле хозяйничает кто-то чужой, могучий и злобный.
Теперь Ирн понимал, почему сам бродяга считал себя сумасшедшим. Потому что и был им. Душевная болезнь, по-видимому, проявлялась нечасто. Быстро накатывала и пропадала, откусывала кусочки памяти и разума. Самым же отвратительным являлось то, что послушник ничем не мог помочь. Читать молитвы было нельзя, подходящих трав не имелось. Да и непонятно, как лечить разум…
Удивительно, но Птиц сильно привык к спутнику. Послушник подмечал, что многие грубости и сарказм наигранны. А вечное спокойствие и невозмутимость – та маска, которая помогала держать в узде внутренних