– Я не видел смерти Кайзенова, но уверен, что он был счастлив умереть за Эскадроль. В конце концов, смерть притягательна и уводит в неизведанные миры… Катилина думал, что Кайзенов слаб, а он был человеком идейным и верным. Ученый решил, что его старый народ жалок, а эскадрольцы ведут мир по пути прогресса и величия.
– А как умер Катилина?
– Его убила машина. Но я не видел, мне лишь передали. Эх, ладно. Мне действительно надоело, – я отбросил дневник сбоиста и вновь зашагал по камере. – Катилина написал, что наш бывший полковник помог вам с вооружением. Первый «зеленый», который был убит на моих глазах сегодня, был с пневматической винтовкой. Пневматической! Это говорит об ужасном уровне подготовки, об ужасном уровне снабжения, об ужасной организации и ужасном сознании ваших достопочтенных «зеленых» братьев. Почти все, кого я видел, страдали от отчаяния и грусти. Но не оттого, что проигрывают, а оттого, что заигрались. Эскадрольцы – заигрались. Они думали, что страдают от отсутствия органики и идут против нее, а они заигрались, ведь эскадролец инстинктивно волен надевать любую маску. Только вот эти единицы потеряли ощущение самого главное – истина не имеет смысла без общественных ценностей. Лишь вместе мы побеждаем. Они, ныне уже трупы, трупы от своей врожденной глупости, поняли это в самом конце и раскаялись перед собой. А ты нет. И это останется на твоей совести даже после смерти. Но ты вот что скажи мне: разве можно убить человека пневматической винтовкой?
– Откуда я знаю? Я вообще не занималась этим вопросом. А совесть моя, как и все остальные чувства, давно истлела. Органика способствует…
– Нет, скажи, как ты думаешь, такой винтовкой можно кого-то убить?
– Понятия не имею, лично я никогда никого не убивала. Может быть, если выстрелить в глаз, то пуля достанет до мозга.
– Там даже не пули, там пульки. Но мне нравится твой ход мыслей, – я опустил фонарик и медленно прикоснулся слегка дрожащими пальцами в белой кожаной перчатке к ее щеке. Холод ее кожи чувствовался и через перчатку.
– О чем ты? – кажется, она начала что-то подозревать. И зачем-то улыбнулась. Эта ее улыбка вновь показалась мне невыносимо мерзкой.
– Чтоб тебя!.. Все-таки улыбнулась! Все-таки не понимаешь игру! Мерзость! – в три резких движения я отошел, разочарованно поднял руку к потолку, а потом приложил ее к лицу.
– Готова поспорить, что перчатка у тебя из человеческой кожи. Какой-нибудь ликонской девочки, которая тебе не улыбнулась.
– О, разумеется. И кожу для перчатки я срезал с еще живого тела. Благо, что я не вижу сейчас испуга в твоих глазах от неожиданно серьезной моей интонации. Только не пытайся так же мило улыбаться теперь, ты не в том положении, дорогая моя. Ты слишком упряма и самолюбива, а я не люблю упрямых.
– А