Дневник. 1917–1923. Константин Сомов

Л. Бакста (сына Л. Бакста), Перцовыми, Успенским и Будановой-Успенской и прочими. Их благонамеренность, удивительным образом сочетавшаяся с ограниченностью, были скучны Сомову и в конечном итоге отвращали его. Оставалось сетовать: «…как ни хочу, никого не могу любить, кроме себя и Анюты»[93]. Впрочем, к А. А. Михайловой следует прибавить еще одного человека – Лукьянова. Несмотря на все перипетии их совместной жизни и даже временные расставания – согласно собственному решению или по воле судьбы, – последние годы Сомов жил с Лукьяновым как с супругом и с его потерей испытал подлинное горе. В. Ф. Шухаева вспоминала много лет спустя: «Он сразу постарел, осунулся и стал неузнаваем. Прежде, всегда ухоженный, хорошо одетый, остроумный, иногда язвительный, <…> он стал таким бедненьким, потерянным, что смотреть на него без слез было невозможно»[94]. После смерти Лукьянова и некоторого отдаления Снежковского художник жил весьма уединенно, хотя продолжал поддерживать многие прежние знакомства. Это уединение не следует рассматривать как трагедию – такая жизнь вызывала у него много меньше раздражения, нежели внимание и забота добродетельных, но от того не превращающихся в близких, людей.

Стилизация

      Если бы искусство Сомова понадобилось описать с помощью какого-либо одного слова, этим словом стало бы «стилизация», то есть заимствование элементов стиля других художников. Стилизация как художественный прием возникла в культуре русского fin de siècle из напоенного философией Ф. Ницше воздуха той эпохи. Идеи «смерти Бога» и переоценки ценностей сделали для многих художников ненужным воспроизведение в своих работах всего того, что относилось к идеям высших ценностей и неизменности богосотворенного порядка. Искусство постепенно утратило религиозное начало, поэтому все то, на чем оно держалось веками, стало распадаться. Если раньше в его центре находился Бог, теперь Бога сменил человек[95]. Стиль стал расщепляться на стилевые элементы. Замещение в искусстве божественного человеческим проявилось, помимо прочего, в выборе сюжетов и их интерпретации художниками – они приобрели подчеркнуто личный, интимный характер. Само обращение Сомова к XVIII столетию в существенной степени было необходимо для того, чтобы свободнее высказываться о волновавшем его. Хорошо знавшая Сомова А. Н. Чеботаревская в своей неопубликованной статье дала одно из объяснений: «…взгляды художника-интимиста устремляются к формам прошлого, к той недавней еще эпохе, когда вся жизнь известного класса, особенно его прекрасных представительниц, сводилась к переживаниям интимного характера, когда коллектив еще не захватывал индивидуальности, когда вся личная жизнь человека была подчас только самодовлеющей повестью его сердца»[96].

      В первый, дореволюционный, период творчества Сомова его заимствования касаются главным образом сюжетов и отдельных мотивов, что неизбежно при обращении к бытовым реалиями той или иной эпохи – здесь для Сомова особенную роль играет Франция