Мимо Полянского прошла супружеская пара. Женщина примерно лет тридцати, одетая по последней московской мещанской моде, крутила в руках кружевной зонтик, а её солидный спутник ей что-то рассказывал. Та с интересом слушала, кивала, от души смеялась…
Алексей Фёдорович поймал себя на мысли, что хотя и не стремился никогда прежде к семейным узам, однако сейчас, к вящему своему удивлению, отчего-то завидует этому солидному прохожему. По всему было видно, что жизнь у мужчины удалась: и достаток налицо, и жена симпатичная… Наверняка и детишки есть…
И лишь он, несчастный, один-одинёшенек на белом свете, даже друзей всех растерял… Впрочем, не всех! Полянский вспомнил вдруг про Андрея Генриховича Грачёва. Правда, почти два года уж как не виделись… Да и разговор в последнюю встречу состоялся меж ними отнюдь не из приятных.
…Как раз тогда, два года назад, Андрей Генрихович поступил на службу во 2-ю экспедицию жандармерии[6]. Прежде он был неплохим врачом, но, увы, практика как-то не задалась, а в жандармерии ему положили приличное жалованье и, коли он выказал бы таковое пожелание, выдали бы и казённый сюртук. Однако Андрей Генрихович предпочитал гражданскую одежду и от мундира отказался.
При встречах с давним своим другом Полянским Грачёв не раз предлагал тому последовать его примеру и поступить на службу во 2-е отделение жандармерии. Алексей Фёдорович долго отшучивался, но однажды не выдержал: сорвался и нагрубил Андрею Генриховичу. Высказался, что, дескать, служить в жандармерии не позволяет ему гордость. Грачёв обиделся: он же служит! Это что же получается: он, значит, поступился своей гордостью? Позвольте, а на что же семью содержать?! Дочерей и обувать, и одевать надо, и сносное образование им обеспечить! Причём здесь гордость?!
Однако Полянский был неумолим. Хотя и понимал в душе, что существование на одну лишь военную пенсию ещё более ущемляет его гордость. Да что там гордость? Человеческое достоинство и дворянскую честь!
И вот теперь, почти два года спустя, Алексей Фёдорович пришёл к выводу, что и чёрт бы с ней – с гордостью! Кушать-то каждый день хочется! Да и надеть уже нечего стало – все сюртуки поизносились… Уж Глаша их штопала-штопала…
На поручика накатила смертельная тоска: «Не жизнь, а жалкое прозябание… Всё, хватит! Пойду к Грачёву, извинюсь, попрошу посодействовать. И, если получится, начну ловить убийц, сектантов и мошенников. Возможно, это окажется куда интереснее, чем я полагаю. Да и о деньгах, опять же, не придётся постоянно думать…»
На следующий день, ранним воскресным утром, Полянский проснулся с твёрдой решимостью немедленно отправиться к Андрею Генриховичу. Попил жидкого чаю с неизвестно откуда взявшимся бубликом (да-а-а, Глаша порой умела творить чудеса; жаль, что до недавнего времени он о том не задумывался!) и, облачившись в последний приличный – коричневый