Достав из складок сутаны деревянную сигарную коробку, отец Кин протянул ее мне.
– Это не то, о чем вы могли подумать, – предупредил он, заметив огонек предвкушения в моих глазах и изумленную мину жены.
Стоило мне открыть коробку, и мимолетное разочарование сменилось искренним удовольствием. Внутри обнаружился пузырек чернил, склянка угольного порошку и три птичьих пера, искусно превращенных в ручки-вставочки для стальных перьев. Первое было черным, как смоль, второе – нежно-серым, третье же – бурым в мелкую белую крапинку.
– Ворон, гусь и индейка? – догадался я, внимательно осмотрев их.
– Совершенно верно. И все найдены у реки. Истинный дар от наших крылатых соседей.
Мадди склонилась к коробке, чтоб разглядеть перья поближе.
– Очень красиво. Вы сделали их сами?
– Да, – подтвердил отец Кин. – Крайне полезное хобби.
Жена поднесла индюшачье перо ближе к свету и залюбовалась его пестротой.
– Великолепно! Разумеется, для мужа это прекрасный подарок.
– Еще какой! – согласился я. – Просто драгоценный, и пользоваться им я буду часто: ведь это, несомненно, придаст моей работе оттенок загадки, инакости. От всей души благодарю вас, сэр!
– Не стоит благодарности. Надеюсь, день рождения доставит вам еще немало радостей, – откликнулся отец Кин, резко поднимаясь на ноги. – Ну, а засим прошу прощения, я должен поспешить. Через полчаса у меня урок. Возможно, увидимся завтра утром, на берегу Скулкилла.
Пожав мне руку, он поклонился дамам. Мадди начала было подниматься с кресла, но отец Кин сказал:
– Прошу вас, мэм, не беспокойтесь. Провожать меня ни к чему. Всего хорошего!
С этим он и ушел – упорхнул, словно перелетная птица.
Глава третья
Вечер застал нас в задних рядах Театра на Уолнат-стрит – позиция не идеальная, однако сцену и с этих мест было видно неплохо. Сисси откровенно наслаждалась театральной атмосферой: блеском золотой лепнины в свете газовых рожков, роскошным, малинового бархата занавесом и публикой – филадельфийцами в лучших нарядах, словно слегка охмелевшими от предвкушения вечерних развлечений. Конечно, жена моя не одевалась по самой последней моде и не сверкала множеством драгоценностей, будто рождественская елка, зато весьма изобретательно перелицевала шелковое платье цвета «шампань», вышедшее из моды три сезона тому назад, украсив рукава и лиф кружевом, а подол оторочив тесьмой, расшитой алыми розами. На мой взгляд, в этом наряде она затмевала всех вокруг.
Когда представление, наконец, началось, все мои предположения на предмет возможных достоинств пьесы немедля подтвердились. Написанный кем-то из