Нефедьев глянул на разбитую чашку, на Трашантого, который замер над походной конторкой, и не нашелся, что ответить. Зато наверняка теперь знал, что нельзя было сыск подпускать. Простое дело начало принимать дурной оборот.
– Может, Анна Васильевна взяла чашку, ей стало плохо, вот чашка из рук и выскользнула…
Трашантый поддержал догадливость пристава одобрительным хмыканьем.
– Нет, не могла.
– Вам-то откуда знать?
– Если бы Терновская выронила чашку, она бы не разбилась: слишком низко. Об этом говорит положение руки. Да и чашка разбита немного дальше, чем должна была…
Пристав уже плохо сдерживал раздражение: да какие руки, чашки, огарки? Все ясно как белый день…
– Что вы хотите сказать, господин Пушкин?
– Я – ничего. Факты говорят, что смерть эта мало похожа на естественную.
– А на какую же?! – воскликнул Нефедьев. – Убили, что ли, по-вашему? Да кому это нужно! Анна Васильевна – милейшая женщина, мухи не обидит. Ну допустим, кто-то хотел лишить ее жизни. Так подкарауль в саду, тюкни по голове, и конец даме… Никаких следов, никаких разбитых чашек… Что же, думаете, отравили, что ли?
Пушкин понюхал чашку, оставшуюся на столе. Чайный осадок с чаинками почти высох. Немногие, очень немногие яды оставляют характерный запах. Чашка пахла чаем. Определить без химической экспертизы, было ли в ней что-то еще, кроме танина, невозможно. И вскрытия тела, конечно. Что Пушкин предложил приставу. И получил решительный отказ: нет существенных причин вскрывать Анну Васильевну. Нефедьев мог бы еще добавить: раз не убийство, то дело ведет участок, и соваться сыску с советами незачем. Такой аргумент он приберег на крайний случай.
Упертость пристава не сильно удивляла. Зачем участку лишнее убийство? Совершенно незачем. Эту нехитрую логику Пушкин давно выучил. Вот только у него не было серьезной улики, чтобы заставить сделать по-своему. Он еще раз глянул на разбитую посуду и присел перед телом на корточки.
Пристав категорически не понял, что вытворяет чиновник сыска. А Пушкин разглядывал платье чуть ниже левой груди Терновской.
– Господин Нефедьев, прошу взглянуть сюда…
Скорее заинтригованный, чем напуганный, пристав присел рядом с ним. Указательный палец Пушкина направлял его взгляд.
– Видите?
По чести, Игорь Львович не видел ничего.
– Смотрите внимательно на платье – коричневое пятно на нем скрывается.
Стоило немного напрячь зрение, как пристав заметил: на материале расплылось крохотное бурое пятнышко. Вокруг еле заметной рваной дырочки. Как раз в области сердца.
– Это что же такое? – вырвалось у него.
Пушкин поднялся и отряхнул руки, будто запачкался.
– Должно установить вскрытие, – сказал он. – Дело переводится в разряд насильственной смерти.
Что означало