– Нет, ну какого Асмодея ты меня сюда волочишь? Хочешь, чтобы я каждую минуту вспоминала про Фонтевро и Бигора?
Беатрикс, похожая на великолепное яблоко, если только бывают яблоки в платьицах наинежнейшего голубого цвета, не вслушивалась в воркотню Лис.
– Я думала, здесь попрохладнее. Смотри, как чудесно под навесом, где деревяшечки. И запах, как в лесу. Сядем. Нет, я не хочу, чтобы ты каждую минуту вспоминала, как ты убила Бигора и Фонтевро и предала Жанно. Я только хочу, чтобы ты ни на секунду об этом не забывала.
– А.
Помолчали. Беатрикс вдумчиво расправляла складочки небесной голубизны. Движения её были исполнены невероятного на этой земле достоинства, пока она не поймала взгляд Лисси.
– Это что, все беременные женщины такие злобные и мстительные?
Последовало усердное щекотание. Беатрикс, корчась от хихиканья, едва промямлила:
– Перестань! По-твоему, я это говорю только потому, что у меня склонность к нравоучениям?
– Не знаю, но вид у тебя очень нравоучительный.
Беатрикс проговорила с серьёзным лицом:
– Живот, знаешь, какая тяжёлая штука.
Взгляды искоса завершились сдвоенным взрывом хохота. Беатрикс, пытаясь сдвинуть золотые в полдневных лучах бровки, попрекнула:
– Лисси, как тебе не совестно. Ты ухитряешься заставить людей смеяться, когда это совсем не к месту. Вот, честное слово, есть и такие вещи, над которыми нельзя смеяться.
– Ты имеешь в виду, что ты потеряла того, первого, младенца?
Беатрикс, кажется, кивнула, а, может, и нет.
– А почему, – громко сдержав позевыванье, молвила Лис, – почему ты не скажешь, что я каждую секунду должна помнить, что это я убила твоего малыша?
Беатрикс резко ответила:
– Потому, что это – неправда. И мы обе знаем, что у меня даже мысли такой – и нет, и не было. … Лисси, – жарким шёпотом продолжала она, – я много думала об этом, но ты свидетель, что я не впала в отчаяние. Сначала я винила несчастную девушку, которая пыталась покончить с собой в ту ночь. Ведь она, оказывается, была совсем рядом. Но это не то. Она не виновата. Я тебе сейчас кое-что скажу. Я никому этого не говорила. И Рене, да, и ему. Виноват, знаешь, кто?
– Моя сценка. – Беатрикс почти прошипела эти слова, как отрицательный герой, да ещё оглянулась через открытое порозовевшее к июлю плечико.
– Когда ты пошла на поправку, я почувствовала та-акое счастье, что у меня случился, ну как это? – Поморщилась писательница. – Что-то вроде приступа. Я начала записывать со страшной скоростью, бросив тебя на Рене и Лусинду. Помнишь, я не заходила к тебе Три Дня и Три Ночи?
Александра смотрела на солнышко, лишь слегка прикрыв тяжёлые веки.
– Я так и думала, что там что-то в этом роде. – Без особой почтительности буркнула солнцепоклонница.
Беатрикс сказала задумчиво:
– Видимо, за эти трое суток я разорвала связь между душой ребёнка и моей. Когда я ухаживала за тобой, этого не происходило,