Услышав это, доктор впервые за все время поднял голову.
– Да, это я положил туда кости, – подтвердил он. – Думаю, я первый из сынов Адамовых, сфабриковавший улики таким образом, чтобы его обвинили в убийстве.
Теперь настала очередь сквайра недоумевать. Он переводил непонимающий взгляд с одного человека на другого.
– Кости! Обвинить в убийстве! – воскликнул он. – Что это все значит, черт возьми? Чьи кости?
– В некотором роде ваши, – покаянно признался доктор. – Мне нужно было убедить всех, что вы и правда умерли, а не исчезли волшебным образом.
Теперь сквайр был озадачен еще больше, чем его друзья во время его появления.
– Но почему? – вопросил он. – Я думал, что мы делали все это именно ради того, чтобы все вообразили, будто я исчез волшебным образом. Зачем вам так нужно было, чтобы я умер?
Доктор Браун стоял, подняв голову, теперь он к тому же очень медленно поднял руку и указал на утес, нависающий над берегом как раз над входом в пещеру. Это была та самая часть берега, где далеким весенним утром высадился Пейнтер и впервые заинтересовался павлиньими деревьями. Только деревьев теперь не было.
Сам по себе этот факт никого не удивил: уничтожение деревьев было одним из первых свершений новой власти в лице Трегерна. Однако все успели начисто забыть об этом, и теперь осознание значительности этого события обрушилось на них, будто глас с небес.
– Это и есть причина, – сказал доктор. – Я шел к этому четырнадцать лет.
И более никто не смотрел на мыс, выглядевший обнаженным без таких привычных деревьев, покрытых сказочными перьями, ведь прямо перед ними было зрелище поинтереснее. Глядя на сквайра, можно было без тени сомнения определить, кто же в этой компании безумен. Разительная перемена произошла в нем прямо на глазах, как только на него обрушилось невероятное знание: что его затея с Исчезнувшим Сквайром была лишь прелюдией к затее с исчезнувшими деревьями. Следующие полчаса он бессвязно вопил, протестовал, требовал объяснений и беспорядочно сыпал вопросами, не давая никому вставить ни слова. Несмотря на уважение, которое к нему испытывали присутствующие, его пришлось угомонить, чтобы дать возможность доктору рассказать свою историю. Это была, пожалуй, необыкновенная история, известная лишь ему одному, и хотя нельзя сказать, чтобы его монолог не перебивали, его представляется возможным изложить целиком.
– Прежде всего я должен прояснить вот что: я не верю ни во