Она обвиняла меня в ужасающем эгоизме и любила заставлять просить у нее прощения. Она была неутомима в том, что считала своими обязанностями, но ее преподавание было бессистемным и большей частью бесполезным. В другой же деятельности, особенно в работе Красного Креста, где она занимала важную должность, ее способности ценились, очевидно, высоко.
Иногда она брала меня с собой, когда посещала больницы, и приучала смотреть на страдающих людей без боязни – позже у меня был повод поблагодарить ее за этот урок. К тому же она была доброй, терпимой и чрезвычайно религиозной. Каждое утро после молитвы она читала главу из Библии, видавшей виды, с подписями на пожелтевших фотографиях умерших членов ее семьи между страницами. Вид этой книги всегда смягчал меня даже в те моменты, когда я была особенно зла на нее. Она потеряла обоих родителей и старшего брата, и, несмотря на наши ссоры, я очень сочувствовала ее одиночеству.
В 1901 году отец решил, что пора найти для моего брата наставника, чтобы вывести его из-под сугубо женского влияния. Его выбор пал на генерала Лайминга, который до этого был наставником у одного из наших двоюродных братьев и которого очень хорошо знала моя гувернантка. Он приехал весной с женой и маленьким сыном и поселился в апартаментах, соединенных с комнатами брата.
Сначала для меня это был большой удар, но моя разлука с Дмитрием в новых обстоятельствах оказалась не такой уж полной, как я боялась.
Мы с братом продолжали между уроками играть вместе, и генерал, который принимал участие в наших забавах, вскоре завоевал полное доверие у нас обоих. (Это, кстати, привело к дополнительным сценам с бедной мадемуазель Элен, которая мучила меня и сама мучилась ревностью.)
В апартаментах генерала Лайминга, где нам, казалось, всегда были рады, мы с Дмитрием впервые увидели настоящую семейную жизнь. Отношения генерала с его милой темноглазой женой и атмосфера счастья вокруг были для нас открытием. Часто вечером после занятий мы сидели в их небольшой столовой вокруг стола, покрытого белой скатертью, залитой ярким светом. Перед нами стояло блюдо, наполненное орехами и сухофруктами, которые мы ели, мирно беседуя то об одном, то о другом. Говорить можно было обо всем, не боясь задеть чьи-то чувства. Наши вопросы находили ясные ответы, терпеливые объяснения; их никогда не встречали тем резким тоном, который так часто был свойствен моей гувернантке: «Это не ваше дело; идите и играйте; не задавайте таких вопросов». Когда наступало время ложиться спать и мадемуазель Элен поднималась за мной наверх, я, бывало, вставала с внезапным смущением, как будто меня застали за каким-то проступком, и молча шла за ней вниз в свои комнаты.
Глава 4
Изгнание
В предыдущем году, вскоре после нашего возвращения на зиму в Санкт-Петербург, мы с Дмитрием заметили на рабочем столе