Поэтому в день игры я давно уже включаю телевизор, слушаю новости и жду сиюминутного приговора: единожды услышанное легче девяностоминутных терзаний. И единственное, чего не могу до сих пор понять, как это итальянцы с их чисто одесскими страстями переполняют трибуны стадионов и количество их, невзирая на футбольные инсульты и инфаркты, всё увеличивается и увеличивается…
А может, наоборот? И мы больше итальянцы, чем они? Глядя на пустые трибуны, я всё более утверждаюсь в этом… Хотя, покидая стадион, понимаю, что это всего лишь оптический обман…
В Шеллиной семье случился скандал. Сказать, что Изя был ревнивцем, пристально следящим за каждым шагом молодой жены, я не могу. Но, если еврейская женщина больше двух раз бросает в доме ребёнка и летит в госпиталь к раненым алжирцам, это уж слишком.
Упавшие на Изину голову, романтично доставленные на теплоходе в Одессу алжирцы, тайно от враждебной Франции размещённые в тиши Александровского парка, хоть и были героями освободительной войны, к Изиному удивлению, на инвалидов никак не смахивали.
Сплошь молодые и чернявые, с жульническими усами и коварным для женского уха французским языком, «арабские жеребцы» – так свирепо заклеймил их через пару недель бдительный Парикмахер – представляли серьёзную опасность для женской половины легкомысленного города.
– Ты никуда не пойдёшь! – твёрдо произнес он, для верности хлопнув кулаком по столу.
– Я не могу не идти. У нас концерт! – запротестовала дотоле послушная половина.
– На прошлой неделе уже был концерт – хватит!
– Я что, его сама придумала? Наш завод шефствует над госпиталем – ты разве не знаешь?
– Плевать мне на твой завод! Что, кроме тебя там больше никого нет?!
– Изенька, – ласково пытается утихомирить его супруга, – я же танцую танцы народов мира. Если я не приду, то у Нюмы не будет партнёрши на чардаш, и я сорву концерт. Ты же сам был секретарём комсомольской организации, – миролюбиво кладёт она на весы семейного конфликта полновесный довод.
– Ну и что с этого? – слабо возражает экс-вождь механического цеха. – У тебя же ребёнок…
Что было вечером, я вам лучше не буду рассказывать. Шелла пришла домой с цветами.
– Вон! – в бешенстве заорал Изя, вырвав из рук букет и бросив его на пол. – Я ухожу к маме!
– Изенька, – ласково успокаивала его тёща.
– Вон! – топтал он ногами ненавистный букет. – Вон!
– Мне же дали его как артистке, – плача, оправдывалась Шелла.
– Или я, или они! Я знать ничего не хочу! Собирай вещи! Я сейчас же ухожу к маме.
Слёзы, крики, ой-вэй… В этот вечер от первого до пятого этажа было что послушать и что обсудить, но главное – Изя угомонился. А ребёнок не остался без отца.
Две ночи Изя спал на полу в тёщиной комнате. На третий день Шелла не выдержала, и вызвала подкрепление