– Ты мне эту антисоветчину брось, – вполголоса пробурчал шеф. – Совет – это наше всё. Демократия и прочее такое.
– Ладно, допустим, – согласился я. – Но что мне делать-то, Пал Палыч? Оживить его?
– Спасти меня от острых анальных болей, – Палыч указал на дверь. – Либо сам будешь от них страдать. Иди и работай.
Мне ничего не оставалось, кроме как, собственно, пойти. В морг, к обезглавленному телу главного подозреваемого. Работать в субботу ужасно не хотелось, хотелось только спать, поэтому углубляться в дело я не собирался. Раз уж Палыч хочет отмазку для депутатов – он её получит.
Я несколько раз внимательно осмотрел труп, снова прошерстил файлы с информацией по делу и пришёл к выводу, что, по сути, его вообще можно было закрыть хоть сейчас: составить пару бумажек, свалить всю вину на палачей из дознания и идти домой пить коньяк.
К мотиву не придраться, улик завались, даже дочь показала на допросе, что папка куда-то посреди ночи уходил. Идеальное для раскрытия преступление – готовая «палка».
Однако мне не давало покоя то, что сам Вьюнов упорно держался своей позиции: лёг спать, и всё тут. И, судя по записи дознания, которую я, сдерживая тошноту, просмотрел полностью, держался искренне. Даже смог обмануть детектор лжи. Это было очень странно. Ещё более странной была его смерть: когда удалось выбить санкцию на прямое подключение к мозгу и начать процедуру, все его боевые имплантаты, которые должны были отключить при демобилизации, ввели в действие протокол «Плен» и уничтожили носителя.
Что давало мне рассмотрение этих зацепок? Только потерянный выходной и острые боли, как завещал Палыч.
Да, можно было найти другого подозреваемого, благо «воронки» свезли на Лубянку кучу народу. Камеры ломились от снайперов-инвалидов, которые наверняка получили увлекательную возможность вспомнить былые подвиги в хорошей компании. Но никто из них так и не смог показать ничего внятного: почти все имели железное алиби, а у одного-единственного вместо алиби был такой процент алкоголя в крови, что он не попал бы даже струёй в унитаз, не то что в голову депутата за несколько километров. Плюс – он не «светился». Так что немногие ниточки, которые позволяли раскрыть дело, сходились в одну точку. Сюда, в морг Лубянки, на блестящий стол, к снайперу без головы.
Я прикинул, что можно написать в рапорте для Палыча, которым он будет прикрываться от Совета и собственного высокого начальства. Да, история про переусердствовавших дознавателей вполне вписывалась в общепринятую практику.
– Можешь убирать, – сказал я, выходя, усатому седому санитару, сидевшему за столом и заполнявшему какой-то потрёпанный журнал. Тот кивнул, но даже не встал – видимо, решил сначала разобраться с делами.
Прямо на ходу я составил необходимые документы, отправил их Палычу и приготовился ехать домой, но во время подъёма в лифте начальник снова меня поймал – перед глазами повисла недовольная физиономия.
– Это ещё что такое? – спросил