Реки судеб человеческих. Лев Клиот

ее участие в его становлении, они тем не менее сыграли благую роль в его жизни. А вот дни рождения он так и не полюбил, впрочем, как догадывался Курт, в эти дни Леманну нравилось отдаваться сплину, тоске по матери, релаксировать, отступая от своей кипящей реальной жизни, наполненной событиями, принятиями решений, борьбой со всем миром. Он запирался в комнате, запасшись выпивкой и пирогом с капустой. Он покупал этот пирог всегда в одном и том же месте, в булочной, откуда приносила один единственный кусок, не брала даже для себя, только ему, как бы подчеркивая отдельность своего и его одиночеств, тетка. Он брал целый пирог, поедая его вместе с пивом, растягивая эту праздничную трапезу на весь день, расцвечивая ее клубами сигарного дыма и ублажая слух оперными ариями, льющимися с граммофонных пластинок, коллекция которых была его гордостью.

      В течение месяца Йоганн вместе с Куртом раздвигали один за другим занавесы, за которыми скрывались прекрасные цвета, формы, имена и мелодии, они наполняли свою жизнь эмоциями, переживаниями, наслаждением и усталостью от бесконечности впечатлений. Йоганн показал юноше весь калейдоскоп того, что рождало атмосферу большого города, европейского города, который был все еще загадкой для Рихтера. Ведь он, по сути, оставался человеком иной цивилизации. Курт успевал лишь в некоторых местах этого брызжущего впечатлениями путешествия затормозить время и почувствовать их остроту.

      Он впервые оказался в художественном музее, Гамбургском Кунстхалле, где увидел огромную коллекцию картин. Прежде некоторые из них ему довелось рассматривать на страницах редких журналов на занятиях живописью в школьном кружке. А тут шедевры гордыми рядами располагались вдоль бесконечных стен, и Курт стоял пред ними, не в силах отвести взгляд. Он ведь представлял себя хоть и начинающим, но все-таки художником. Музей владел прекрасной коллекцией немецкой и французской живописи семнадцатого-восемнадцатого, конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. Его пленили пейзажи Макса Либермана, он восхищался его «Террасой с видом на цветник в Ванзее», пугающей показалась картина Каспара Давида Фридриха «Странник над морем тумана». Фигура опирающегося на трость одинокого человека, стоящего на скале, направившего взгляд в бесконечные, уходящие к горизонту облака тумана. Неизведанность будущего. «Этот туман, – думал Курт, – никуда не делся. Мы все сегодня живем на той скале, мир зыбок и непредсказуем. Романтизм художника, его беспокойство о будущем, вечная боль человечества в чистом виде. Разве не то же испытывают сегодня люди и там, в России, и здесь, в Германии?»

      Блуждая по залам музея, Курт сделал для себя вывод: немцы фундаментальны и несколько тяжеловесны, французы изящны и легки, так ему показалось.

      Пейзажи Коро, импрессионисты Дега, Ренуар, Мане, Клод Моне, Поль Сезанн. Их полотна, наполненные светлой радостью, многоцветьем красок, потрясающим вовлечением в изображенное на холсте, необыкновенно волновало. Курт просто чувствовал, как пахнут «Белые кувшинки»