Мужской взгляд на библейскую женственность. Михаил Стефанович

прошёл с тех пор, как благоверный сменил имя и себе, и мне, а я никак не привыкну. АвраАм! СарРа! Уже год прошёл, как я вынуждена терпеть эту удвоенную «р», эту мужнину блажь, эту насмешку, эту издёвку. СаРРРРа… Как будто бы лишняя буква в имени способна заменить мне отсутствующих детей! Как будто бы дополнительная буква может дополнить мою недостаточность и ущербность, превратив меня в достаточную и безущербную госпожу многочисленного семейства! Если бы всё было так просто, то я бы согласилась быть не только Саррой, а Сарррррррррой!!! Уже год прошёл с новым именем. Но ничего не изменилось. А может полгода? Или три? Сбилась со счёту. И немудрено: сегодняшнее палящее полуденное солнце – такое же точно, как и двадцать пять с лишним тысяч полуденных солнц, встреченных мною вместе с Аврамом. Ой, простите, с Авраамом. Именно так он повелел мне его называть год назад. Или полгода? Или три года назад? Уже говорила об этом? Вот хоть убейте, не помню. И неудивительно, мне ведь уже девяносто! И сказать про меня «не молодею» – это всё равно, что сказать про изюм, что это слегка подзавявший виноград, а про заплесневелый сухарь, что это вчерашняя ха́ла. Много ли сока вы сможете выжать из изюма? Много ли слёз может выжать из себя девяностолетняя старуха, даже если сердце продолжает болеть от несбывшихся надежд?

      Слёзы… И хотелось бы порой всплакнуть, да не чем… Может виной тому палящее полуденное солнце выпарившее все слёзы? Или двадцать пять тысяч солнц, двадцать пять тысяч дней прожитых в ожидании чуда? Чуда материнства? Или двадцать пять тысяч заплаканных подушек?

      Кто-то когда-то сказал, или же где-то я читала, что «надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце»25, ослабляет сердце, изнуряет его, заставляет болеть. Надежда – она как воздух для резинового воздушного шарика-сердца: может растяяяаааагивать, раздувааааать его, но не до бесконечности. Вначале она наполняет шарик и поддерживает его форму. Но затем… Стенки шарика становятся всё тоньше, напряжение в них всё больше и наступает момент когда, оп, и приходит классический вопрос: «Интересно, что это так бумкнуло? …И где, интересно знать, мой воздушный шарик? И откуда, интересно, взялась эта тряпочка?»26 Надежда, тянущаяся двадцать пять с лишним тысяч солнц, растягивает сердце до толщины в одну двадцати пяти тысячную самой маленькой толщины и увеличивает в двадцать пять тысяч раз риск, что сердце бумкнет.

      Говорят, что слёзы могут снять излишнее напряжение сердца, могут ослабить боль. Но где их взять, эти слёзы, когда тебе уже девяносто? И потом, смогут ли слёзы укрепить изнурённое и растаявшее сердце? Вот уж навряд ли. Поэтому, я давно уже приняла решение: никогда, слышите, никогда и никто не увидит моих слёз!

      Кто-то когда-то сказал, или же я где-то читала, не помню уже, всё же мне девяносто, так вот, кто-то когда-то написал для меня прекрасное руководство к жизни. Послушайте:

      Смех заглушить способен грозы,

      Прикрыть обиду, боль и грех,

      Безвольные уходят в слёзы,

      А утешенье