на мужика надвинулось синее, совершенно вурдалачье мурло, искаженное неровностью старого зеркала, пылью и алкоголем, пропитавшим мозг. Он заслонился руками, закричал и, внезапно теряя сознание, рухнул. Носов понял, что малость перегнул палку, покопался в нагрудном кармане и достал пластмассовый флакончик из-под капель от насморка «галазолин». Во флакончике был нашатырь, или, как его называли на «Скорой», «живая вода».

      От «живой воды» синий мужик быстро пришел в себя, но был он уже не синий, а нежно-нежно-голубой. Видимо, так у него проявилась мертвенная послеобморочная бледность.

      – Мужик! – сказал Носов голосом артиста Яна Арлазорова. – Ты посинел оттого, что пил вот это… – И он показал на батарею бутылок на подоконнике. – Это пить нельзя. Это для дерева. Ты дуб, мужик? Если дуб, то стоеросовый…

      – Кореша посоветовали. Я хотел андроповской купить, а они – рупь восемьдесят, рупь восемьдесят! – с тихой ненавистью пробурчал голубой мужик, и Носов подумал, что, вполне возможно, одним потенциальным убийцей на Земле стало больше. Советчикам-доброхотам этот дядя вряд ли простит такую злую шутку.

      Вилечка выглянула из коридора:

      – Они спрашивают – какой диагноз?

      – Отравление спиртовой морилкой, – объявил Носов.

      – В центр отравлений Склифа, – почти тотчас же откликнулась Вилечка.

      – Поехали! – в который уж раз за сутки скомандовал Носов.

      Не сопротивляясь, мужик накинул брезентовую куртку-спецовку и смирный, как провинившийся щенок, спустился в машину. Здесь он, правда, ни в какую не соглашался лечь на носилки, пришлось посадить его на откидное креслице, а Морозов опять залез на свою «плацкарту». Вилечка страшными глазами показала ему на больного, но Морозов отмахнулся – плевать…

      Расстроенный Толик, у которого через двадцать минут кончалась смена, недовольно ворча, терзал стартер…

      – Толик, все в твоей власти! – усмехнулся Носов. – Теперь все зависит от тебя!

      – Ага! Как же, от меня, – ворчал Толик, сдавая задом и разворачиваясь, – щас, будете там сидеть…

      – Толик! Мы не будем там сидеть… Сдадим голубого… и домой.

      Толик перестал ворчать и заинтересовался.

      – А он чего, правда – голубой? – спросил он, вкладывая в это слово совсем другой смысл.

      – Правда! – ответил Носов, не замечая интонации Толика. – Не веришь – посмотри. Ты его раньше не видел, синенький, как баклажан, был!

      Толик, умирая от желания увидеть настоящего голубого – в середине восьмидесятых это было редкое зрелище, – остановившись на перекрестке, выглянул в салон. И застрял. Носов, которому стало неудобно, осторожно вытащил Толика и усадил на место.

      – Гудят! Толик, зеленый! – говорил Носов ничего не слышащему водителю.

      – Ага, – выдавил наконец окаменевший Толик, включил передачу и тронулся… на красный. Спас его только включенный маячок – поперечные машины терпеливо пропустили сумасшедшую «Скорую», которая стоит на зеленый и трогается на красный свет.

      У отделения