– Мальчики его любили?
– Скорее уважали: он не из тех, кто вызывает к себе симпатию. По взглядам – убежденный пуританин, но не без практической сметки. Превыше всего для него был долг. Он не то чтобы отрицал земные радости, но считал их необходимым злом, чем-то вроде лекарств, которые следует принимать в нужных дозах и в нужное время. Кстати, при всей его компетентности, – добавил директор, не уточнив, что подразумевает под этим словом, – заведующий пансионом из него был неважный.
– А я и не знал, – заметил Фен, – что он являлся заведующим.
– Не здесь, а в Мерфилде. Оставив Кембридж, приехал сюда в качестве помощника директора. Потом перебрался в Мерфилд и получил пансион. А когда достиг предела возраста, допустимого для заведующих, снова вернулся к нам помощником директора. Это было еще во время войны, когда мы нуждались в кадрах.
– Сколько ему тогда было лет?
– Кажется, шестьдесят два.
– Обычно заведующие уходят на пенсию в шестьдесят.
– Да. Но Лав был из тех, кто держится за работу до последнего, пока есть возможности и силы. Такие, как он, не уходят на пенсию, а умирают на своем посту. – Директор снял с каминной полки серебряные часы, достал из вазы ключ и начал заводить пружину. – Честно говоря, – продолжил он, – Лав представлял для меня определенную проблему. После войны попечители стали требовать, чтобы все учителя старше шестидесяти отправлялись на покой, поэтому у меня имелись основания избавиться от него. Но я убедил совет сделать для него исключение.
– Почему?
– Я питал к нему некий пиетет, – объяснил директор, убрав часы и ключ на место. – Лав был для меня чем-то вроде памятника принцу Альберту – неумолимый и бескомпромиссный, но при этом вызывающий уважение. Я уже не говорю о его кристальной честности, проявлявшейся в самых ничтожных мелочах. Лав был одним из тех людей, которые готовы вернуть на почту простую марку, если она осталась непогашенной. Но как раз это делало его плохим заведующим. Пытаться управлять пансионом, проявляя слишком большую строгость и щепетильность, – серьезная ошибка.
– «Его узнать никто не мог и мало кто любил, – с грустью процитировал Фен, перефразируя Вордсворта. – Но он теперь в могилу слег, и стало все другим»… Как насчет личной жизни? Лав был женат?
– Да. Его жена – тихая измученная женщина, полностью растворившаяся в муже. Как говорят, живые мощи.
– Что-нибудь еще?
– Пожалуй, нет. С кем вам надо поговорить, так это с Этериджем. Он знает все и обо всех.
Фен одним глотком опустошил бокал и поставил его на пол. Голубые шторы шевельнулись от легкого дуновения, но не развеяли духоты. Мотылек перестал бить крыльями и перебрался на внутреннюю сторону абажура, став неестественно крупным и расплывчатым