Доната направилась в левый неф и остановилась перед капеллой Богоматери Скорбящей. Подняв голову, она устремила взгляд на серебряный меч, пронзивший сердце Марии, и почувствовала ту же боль, что с самого рождения Витантонио мучила ее всякий раз, как она приходила сюда молиться за него и за себя. Она посадила детей на скамейку, а сама упала на колени перед скорбной фигурой Святой Девы. В отчаянии она не находила другого выхода, кроме как умолять Богоматерь о заступничестве.
– Как мать – матери! – вырвалось у нее горячим шепотом.
Помолившись у образа Девы Марии, они перешли в капеллу Святого Причастия, бо́льшую по размеру и приспособленную для ночных бдений. Доната передвинула одну из лавок за исповедальню и села; дети легли, положив головы ей на колени, лицом к монументальной сцене Рождества Христова, высеченной в камне слева от входа. Она обняла детей и с облегчением отметила, что те немного успокоились, разглядывая каменные фигуры, в особенности овечек, изображенных подле пастухов почти в натуральную величину, и вола с ослом, согревающих младенца Христа своим дыханием.
Дети уснули, а когда и Доната смогла наконец сомкнуть глаза, ей приснился кошмар: львы с портала гнались за овечками из вертепа; у львов были острые когти и свирепые, вылезающие из орбит глаза. Постепенно львы становились похожи на Анджело Конвертини и его братьев, а овечки – на Витантонио и Джованну, они в страхе убегали, пытаясь найти спасение у тети. Несмотря на ледяную декабрьскую ночь, Доната проснулась в поту и поклялась, что больше не уснет, в ужасе от того, что может проснуться и не обнаружить детей рядом.
Она явилась к нотариусу вместе с детьми, готовая доказать, что ни с кем им не будет лучше, чем с ней. Войдя в кабинет, Доната испугалась, увидев, что Анджела Конвертини и ее сын Анджело сидели в креслах по обе стороны стола. Синьора Беллоротондо была одета во все черное, подчеркнуто строго, но на шее висела золоченая цепь и массивный золотой крест, почти как у местного епископа. Анджело был в темном шевиотовом костюме, из кармана жилета тянулась золотая цепочка часов, принадлежавших его отцу, основателю династии. С момента гибели Антонио на войне Анджело всячески подчеркивал, что теперь он старший сын, и использовал малейшую возможность, чтобы заявить о своих правах на наследство Конвертини. Однако в итоге он всегда вынужден был отступать перед подавляющей, природной силой матери, которая без видимых ухищрений утверждала свой статус безусловной главы семьи.
В комнате находились также «четыре евангелиста». Марко сидел отдельно на стуле, а Маттео, Лука и Джованни устроились сбоку, на диване. Отец Феличе, брат синьоры Анджелы, ходил по кабинету взад и вперед с бревиарием[12] в руке и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Сюда пригласили и господина Маурицио, мэра, который безучастно сидел в кресле в глубине комнаты. Присутствие должностного лица окончательно напугало Донату.
– Садитесь сюда, рядом с Марко. Моя мать отведет