Была ещё одна черта в их отношении к жизни, накладывавшая сильный отпечаток на весь уклад семьи. Нам, детям, они прививали не только уважение к старшим, но и смирение перед существовавшими общественными порядками, «установленными богом», покорность сильным мира сего. Конечно, это не только шло от веры, хотя они, как и большинство крестьян в то время, были очень религиозны, но и являлось данью въевшемуся в душу простого народа чувству беззащитности перед власть имущими.
Но это чувство, да и религиозность семьи оказались непрочными. Они основательно пошатнулись после расправы помещичьей своры над отцом и окончательно рухнули с его смертью.
Со смертью отца, лишившей нас кормильца, многое резко изменилось. Семья постепенно распалась. Старшие дети отца ушли от нас. Мать осталась с двумя дочерьми и двумя сыновьями, из которых я был старшим. Так в свои 9 лет мне, по крестьянским обычаям того времени, пришлось стать главой семьи, её кормильцем.
К тому времени я окончил два класса 4-классной сельской школы и мечтал о дальнейшей учёбе. Теперь эта мечта была под угрозой. И всё же школу я не бросил. Летом работал в своём хозяйстве, помогал сёстрам и матери на разных работах – то пастухом, то погонщиком, выполнял и другие работы, а зимой учился. Учился я увлечённо. С отличием окончил 4-классную школу и затем 5-й и 6-й классы в так называемом министерском училище, тоже расположенном в нашем селе…
Поблизости от нашего села было много богатых поместий с красивыми парками и роскошными помещичьими усадьбами. Их владельцы большей частью жили в Петербурге или за границей, а сюда приезжали время от времени, чтобы попировать, поохотиться. И тогда все ночи напролёт сверкали огнями помещичьи дворцы, рекой лилось вино, по степи носились верхом и катались в экипажах праздные люди. Во взглядах, которые они мимолётно бросали на простой люд, были высокомерие, презрение.
А рядом шла иная жизнь, полная тяжкого труда и лишений. Её я видел и в нашем селе, и в богатых поместьях, где батрачили многие из нашей родни, в том числе и мои сёстры. Тех из них, кто работал там постоянно, родители иногда навещали, взяв меня с собой. И я видел изнурённых трудом людей, заработок которых был ничтожным.
Ездили мы и к родственникам, работавшим на шахтах и заводах, на железной дороге. Им жилось не лучше, но там, уже будучи подростком, школьником, я чувствовал какую-то иную атмосферу – протеста, решимости отстаивать свои человеческие права. Приезжали и к нам родственники и знакомые из рабочих посёлков, причём, бывало и так, что это были участники революционных выступлений, укрывавшиеся от преследования полиции.
Затаив дыхание, слушал я их рассказы о борьбе рабочих против бесправия и произвола хозяев, о революционном движении.
То было время, когда уже прогремели грозовые раскаты 1905 года. И хотя за ними последовали жестокие репрессии властей, ничто уже не могло погасить в народе растущее сознание необходимости