То в высшей степени официальное, пугающее своей официальностью мероприятие, которое предстояло Вере через несколько часов, после смены, было напрямую связано с происшествием недельной давности. Вера, привыкшая ко всему на свете относиться ответственно и серьезно – почему и оказалась разведенкой в свои двадцать пять лет, – взяла себя в руки, плавно тронулась с места, в правое боковое зеркало проследила за тем, куда упал отторгнутый ей алкоголик – он мягко хлопнулся после длительных раскачиваний не под колеса, а наоборот, – закурила бог знает какую по счету сигарету и стала вспоминать. Ни за какие деньги она не стала бы этого делать, наоборот, сама бы заплатила за право забыть навсегда, однако сегодня, в связи с предстоящим мероприятием, Вера должна была вспоминать в самом прямом, буквальном смысле слова, так как к воспоминаниям ее сегодня подвигал гражданский долг… А к таким вещам, как было уже отмечено, Вера привыкла относиться с уважением. И она втягивала в себя сигарету за сигаретой и вспоминала, как неделю назад…
…Арнольд Васильевич Петрищенко, прапорщик внутренних войск, шел с работы домой. Он шагал по вечерней улице, покуривал дешевую сигаретку и размышлял о том, что, пожалуй, настало время уходить со службы и заводить свой бизнес. У размышлений, общих и абстрактных, имелось конкретное и твердое основание. Арнольд Васильевич вот уже несколько лет обслуживал следственный изолятор. За страх или за совесть он это делал? Философский вопрос, глупая софистика. Во всяком случае, не за оклад! За страх, за совесть, за черта с рогами, за свободу и демократию, но не за оклад! Только по уши деревянный Буратино стал бы вкалывать за чистый оклад на таком вредном производстве… Петрищенко же был нормальный мужик, в чем-то, может, и деревянный, но не по уши. Умел, как учили, изыскивать резервы; наблатыкался маневрировать между зеками и хозяином, начальником тюрьмы.