– …Вы жизнью-то то не брезгуйте, голубчик… Лучшего не придумали, черт возьми! – Григорьев продолжал балагурить, не забывая налегать на вино. – Эх, все же ловко мы нынче сошлись лоб в лоб. У меня, ей-ей, в разуменьях все помутилось… Ты брось, Аркадий, свою известную брезгливость да гордость. Ешь, не стесняйся, что Бог послал. Тут, брат ты мой, полнейший халал, харамом41 не пахнет! Что делать? С волками жить – по-волчьи выть. Мы тут и в пище, и в иных делах бытуем как азиаты. Руководство одно: «дозволенное» либо «греховное», ну-с, все понятно, в разумных пределах, без фанатизма, по-русски… А ну, давай еще вздрогнем, когда теперь придется? Давай, давай, встряхнись! Иначе я буду неумолим. Вот, вот, по-гвардейски! Хочу пожелать тебе стать генералом, Аркадий! Чтобы тебя, дай Бог, любили солдаты, уважали офицеры и боялись враги. Чтобы там, где появлялись твои молодцы, земля бы горела под ногами краснобородой сволочи, и пусть удача всегда сопутствует тебе!
Выпили. Обнялись. Закусили.
– Ну вот!.. А ты не хотел. – Штаб-ротмистр, шпаклюя сапогами пол, обошел полукружье стола и, торжествующе глянув на Лебедева, икнул: – Я ж не изверг, не мегер какой! Эко, как проскочила зараза! Даже и неприлично-с… А почему бы нет? Да за такой-то тост… Вот попомни Григорьева, быть тебе генералом! Ты, Аркадий, всегда был первым средь нас.
* * *
Вырваться из цепких рук Виктора Генриховича Лебедеву удалось едва ли не с боем. До дому, где столовался, он добрался уж к вечеру, и то, признаться по совести, выручил случай. Не на шутку раздухарившийся штаб-ротмистр гремел «воспоминаниями» и «победами», швырял деньги под ноги, грозно звенел шпорами и командным голосом призывал своего порученца, желая немедля отправить того за новым ведром чихиря. При этом он рвал на себе стоячий ворот мундира и, боево сверкая глазом, орал:
– Что деньги, брат? Дерьмо! Ежели их не разбрасывать, как навоз, от них, подлюк, толку не будет!
Наконец объявился Архип, и из-за раззявленной двери сквозняк потянул с база запах конской мочи и подопревших бревен. Насилу разглядев в табачном дыму господ офицеров, он подтянулся, продолжая, однако, мять заскорузлыми пальцами полинявшее сукно шаровар.
– Где тебя носит, дубина? Службу не знаешь, подлец? – насыпался на него с порогу Григорьев. – Ишь, чертило, глаза вылупил! Знаю я тебя, деятеля… Верно, опять за спиной у меня мутишь свое? Роешь лапами, как кобель хориную нору, м-м?
– Никак нет, ваше скородие-с. Подсоблял порохá солдатам до складу таскать.
– «Пороха», говоришь? Ну, и? – Шея штаб-ротмистра, залитая кирпичным румянцем, натужилась венами. – Что пыжишься, идиот, не лопни. Доложи по форме.
– Так ыть, шо ж доложить? – затруднительно кашлянул в кулак вестовой и суетливо добавил: – Всё путем. Токмо воть… молодняка унтер зазря понагнал. Глупые оне еща, щенки.