…Он спал, и ему снилась арабская ночь, стена дворца халифа и четыре тени возле нее. Открылся потайной ход, и они принялись за работу. Поначалу светильники можно было передавать по цепочке, что они и делали. Затем пришлось выносить, и тут по причине спешки сразу же возникла неразбериха, кто-то кому-то несколько раз уронил светильник на ногу… Куча возле стены все увеличивалась, пока, наконец, все четверо, задержавшись дольше обычного, не выбрались наружу и не стали пересчитывать добытые честным трудом деньги. Результатом они остались очевидно недовольны, поскольку принялись размахивать руками и часто повторять (так казалось) слово «каждому». Насколько Владимир мог понять, полученная сумма составляла плату только одного участника, то есть четверть от обещанного. Военный совет закончился быстро – и вся четверка снова скрылась в отверстии хода. Вскоре, по очереди, с трудом протиснулись трое, с мешками на плечах. Отойдя на некоторое расстояние, они остановились и принялись поджидать четвертого, который задерживался и создавал тем самым ситуацию повышенного риска. Наконец, появился и он. Им оказался щуплый, по всей видимости, раздевший воскового стража, поскольку надетое на нем было ему явно не по размеру. Кроме того, под мышками он держал по большой головке сыра, которые его перевешивали то в одну, то в другую сторону. Чтобы сохранить равновесие, он поочередно откусывал то от одной, то от другой. Потом вся четверка скрылась в ближней улице.
…Утром же, вне зависимости от реальных ночных событий, Владимир, выйдя на улицу, испытал шок. Мимо него, облаченная в традиционный японский наряд, с зонтиком в руках, важно шествовала ханум, узнать которую можно было только по комплекции. На поводке она вела… То, что толстячок-придворный наименовал «экипировкой» представляло собой карнавального китайского дракона, – голову и длинный матерчатый балахон, блестевшей разноцветной чешуей. Внутри этого дракона, на четвереньках, прятались сообщники, шествовавшие один за другим. Позади дракона был приспособлен собачий хвост. Непонятно зачем, шествовавший последним щуплый, – а кто же еще мог шествовать последним? – время от времени делал неуклюжие попытки им помахать, в результате чего валился набок. Он находился в крайне приподнятом состоянии духа, поскольку вполголоса напевал: «Не желаем жить… эх! по-другому… Не желаем жить… ух! по-другому…»
Владимир, потеряв дар речи от