By dreams she used to decorate
The country’s idleness calm fly.
The mollycoddled fingers even
Didn’t ever touch a sewing needle,
She never knew how to make lace
To pattern cloth with silky trace.
A thirst for ruling over omen:
With an obedient doll the girl
In jest prepares to play her role
In the high life, how to be formal,
And after mother repeats
The lessons of the public treats.
XXVII
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды; страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
XXVIII
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.
XXVII
But even in the adolescence
Tatiana didn’t take dolls on hands
And never used to give them lessons
Or tell the news or fashion trends.
And in the pranks and children plays
She wasn’t involved, but loved the tales,
Which made excited and were fearful,
When being told at night in winter.
And when the nanny used to gather
The Olga’s little friends to play,
The race-and-catch or other game
On a capacious sunny meadow,
She didn’t enjoy the loud noise,
The ringing laugh and careless joys.
XXVIII
She loved to greet a summer dawn,
Forestall a sunrise on a terrace,
When on the pale-blue heavens’ dome
Diminishes the stars’ appearance,
Lightens the border of the Earth,
And wind, the morning sunrise worth,
Like herald blows – the day comes in.
In winter, when the days are thin,
A shade of night is calmly slipping,
And in the silent idle quiet
Under a faded dim moon light
The lazy East for long is sleeping,
She woke up at a usual time
In the twilight of candles’ shine.
XXIX
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.
XXX
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу предпочла;
Но в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
XXIX
She liked the novels since her young,
They opened universe to her,
And she preferred illusions’ tongue
Of Richardson