XIV
But what is friendship? We consider
(The prejudice we extirpate)
The friends to be the added zero,
We are the figures of high rate.
We’ll be Napoleons, no kidding;
And all these two-legged human beings,
Are just an implement, and thus,
A feel is absurd thing to us.
Onegin had more just perception;
Yes, he had learned the people well,
In general despised all them,
But (are there rules with no exception?)
To some of these he showed respect,
And feels of those did not neglect.
XV
Он слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, –
Онегину всё было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
XVI
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду,
Все подвергалось их суду.
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между тем
Отрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно юноше внимал.
XV
Thus, Lensky’s speech evoked his smile.
The poet’s flaming conversation,
Inspired gaze and mind’s style,
Yet, not too firm in estimations,
All that looked to Eugene quite new;
And to make calming down review
He did not hurry, since he thought
That it is not too smart to stop
This minute-long gushing existence.
Let him, so far, in that believe
And with that faith in life still live;
It’ll stop without my assistance.
Forgive to fever of young years
Delirium and passions’ flares.
XVI
All matters caused argumentations,
Invited them to clarify:
What were the tribes negotiations,
The fruits of learning, truth and lie?
The superstitions centuries old,
The coffin mysteries dead cold,
The fate and life were analyzed,
Severely judged and criticized.
The poet in a flame of judgment
Read in oblivion time to time
The extracts from a northern rhyme,
Onegin, patient and indulgent,
Though could not catch it in detail,
Still listened to him fairly well.
XVII
Но чаще занимали страсти
Умы пустынников моих.
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них
С невольным вздохом сожаленья.
Блажен, кто ведал их волненья
И наконец от них отстал;
Блаженней тот, кто их не знал,
Кто охлаждал любовь – разлукой,
Вражду – злословием; порой
Зевал с друзьями и с женой,
Ревнивой не тревожась мукой,
И дедов верный капитал
Коварной двойке не вверял.
XVIII
Когда прибегнем мы под знамя
Благоразумной тишины,
Когда страстей угаснет пламя
И нам становятся смешны
Их своевольство иль порывы
И запоздалые отзывы, –
Смиренные не без труда,
Мы любим слушать иногда
Страстей чужих язык мятежный,
И нам он сердце шевелит.
Так точно старый инвалид
Охотно клонит слух прилежный
Рассказам юных усачей,
Забытый