Когда Лиза подросла и взяла в свои нежные руки бразды домашнего управления, Савелий Фомич почувствовал, что для него настал рай на земле. И без того отрадным чувством билось всякий раз его сердце, когда, усталый и измученный после утренних трудов, он подходил к дикому домику, где резвилась его ненаглядная Лиза, а тут еще видеть, как все в этом домике под руками её принимало новый вид, наслаждаться комфортом, каким может окружить старика только любящее сердце дочери, и наконец любоваться этой дочерью, по целым часам на нее заглядываться и, что всего важнее для такого человека, как Савелий Фомич, убеждаться, что это милое создание его собственное создание! Есть отчего быть счастливым; и точно – не было человека счастливее Савелия Фомича в его скромном уголке во Второй Роте. Это был уж не серьёзный столоначальник, целое утро просидевший над различными бумагами, только кое-когда улыбнувшийся своею доброю улыбкою, нет – тут он был сам ребенок, тут над ним, как над каким нибудь греческим богом, совершались разные превращения, которые не могли войти в голову ни древнему Овидию9, ни новейшим овидиям, сидевшим около него в департаменте и пописывавшим стихи на многие очень замечательные случаи.
Итак, с тех пор, как подросла Лиза, жизнь Савелия Фомича потекла ровно и невозмущаемо-мирно. Вставал он рано и пил чай не спеша, почитывая себе «Северную Пчелу»10 или «Полицейскую Газету». «А вот, цыпка, новое изобретение», – говаривал он Лизе и прочитывал ей о новом изобретении, или: «Послушай-ка, цыпка, как тот-то разбранил такую-то статью или книгу», – и тут же принимался читать ей из «Пчелы»… Потом он тоже не спеша одевался и тоже не спеша шел в должность. Отдохнув с часик после обеда, он, если у него было дело, принимался за дело – потому что, кроме служебных занятий, у него были еще частные работы, приносившие ему порядочные деньги – а чаще всего, и в особенности, когда стояла хорошая погода, он отправлялся гулять, оставляя занятия на вечер. Цыпка надевала шляпку и мантилью11 или тёплый салоп12, смотря по времени года; он брал трость, и они отправлялись или к железной дороге, или куда-нибудь в поле, а иногда и на Невский. По воскресеньям и праздникам, они обыкновенно ездили куда-нибудь на дачу, в сады послушать музыки – вообще туда, где было помноголюднее. Савелий Фомич любил толпу, пестроту, говор и всегда говорил Лизе, что человек не создан для уединенной жизни и только портится в ней. Вообще, когда Савелий Фомич начинал говорить что-нибудь нравоучительное, он начинал словом «человек». Привычка ли, или такое начало ему просто нравилось, только слово это произносил он очень часто и иногда просто, что называется, à propos des bottes13. Зимой для Лизы он возобновлял некоторые знакомства и абонировался на книги. Таким образом, время проводили они не скучно.
Но если