Бродский взял название сборника, как сообщает нам Лосев, цитируя строку «Поклонникам Урании холодной», из пятой строфы поэмы Баратынского «Последний поэт» (1835). Что именно диктовало выбор Бродского и интерпретацию этого выбора Лосевым, узнать уже не удастся. Полагаю, они оба разделяли традиционное мнение о стихотворении как выразившем негативное отношение к ценностям капитализма. Автору «Последнего поэта» приписывалась даже программная позиция журнала «Европеец», в первом номере которого была напечатана статья Ивана Киреевского «Девятнадцатый век», крайне либеральная статья, как мы бы сейчас сказали.
Но знали ли Лосев и Бродский, что второго номера «Европейца» не увидел никто? «Все экземпляры журнала были под расписку изъяты, журнал закрыт, а с Киреевским, благодаря вмешательству императрицы, обошлись гуманно. Его не забрали в армию, даже не сослали в деревню: постоянный полицейский надзор и запрет на лит[ературную] профессию – и только».[75] Однако Баратынский, выразивший «программную позицию» Киреевского в том же номере журнала, остался как бы ни при чем. Он не был даже упомянут тем, кому было что сказать о Киреевском. И тут есть еще один нюанс. Решение принимало лицо, которое вовсе не приветствовало капиталистические ценности и даже любило произносить либеральные речи, то есть разделяло позицию и Лосева, и Бродского.
И от лица этого лица, но рукой министра просвещения К. А. Ливена (1767–1844) журналу «Европеец» был сообщено:
«Государь Император, прочитав в номере 1 издаваемого в Москве Иваном Киреевским журнала под названием “Европеец” статью “Девятнадцатый век”, изволил обратить на оную особое внимание. Его Величество изволил найти, что все статьи сии есть не что иное, как рассуждение о высшей политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает, что он говорит не о политике, а о литературе»[76] и далее в том же духе. Оказывается, Иван Киреевский был наказан не за либерализм вовсе. Его провинность заключалась в другом. Он изволил «рассуждать о высшей политике», чего Баратынский, как увидим… Но не будем забегать вперед.
А как сам Бродский мог понимать слово «Урания»? Ведь об Урании было написано еще и стихотворение «К Урании» (1981). Но там Урания была упомянута как соперница Клио. А об этой паре: Клио – Урания (история с географией) было заявлено семь лет назад в «Литовском ноктюрне», вторично посвященном Томасу Венцлова, т. е. вторично по отношению к «Литовскому дивертисменту», написанному за десять лет до «Урании» (в 1971). Так вот, Урания «Литовского ноктюрна» (1974) представлена как муза астрономии, хотя странным образом «обнаженная». Допускаю, что именно тогда Бродский мог обогатиться новым знанием об Урании, заглянув в 82-томный словарь Брокгауза и Ефрона. Ведь там Уранией в ее первичном значении является Афродита, дочь бога Неба (Урануса).[77]
Конечно, наше понимание Урании как Афродиты дает ключ к пониманию «Литовского ноктюрна», но в то же время уводит