Закрыв последнюю вкладку, Уоррен выключил ноутбук. Глаза болели. Он провел ладонью по отросшим темным волосам и решил по старой привычке подышать перед сном холодным морским воздухом.
Океан, набережная, сосны и ряд домиков. Вон там валуны. Если приглядеться, можно увидеть край другого острова, совсем крошечного. Уоррен осматривался по сторонам, будто это были его владения. Сонливость спала.
Он думал о самом банальном – о будущем. О предстоящем выпускном, экзаменах, в какой колледж пойти, о своей девушке и друзьях, о чувстве, которое грызло его изнутри. Чувство, что он упустил что-то важное. Будто оказался в нужном месте и в нужное время, но сам оплошал: занялся не тем.
Послышались гудение и шум колес. Черный внедорожник пронесся по трассе, а вслед ему – яркая оранжевая комета в небе. Уоррен подумал, что ему привиделось, комета быстро исчезла. Но тут же появилась еще одна… и еще… и еще… целый дождь!
Он жадно вглядывался в небо, недоумевая: почему никто его не предупредил? Почему астрономы не трезвонили о метеоритном дожде? Это же вроде не такое частое событие, чтобы оставить его без внимания.
Для обычного человека метеоритный дождь ничего не значит, но вот остальные жители Мунсайда уловили послание: наследника Лавстейнов вернули домой.
Сон в дороге всегда такой неясный и неровный, но цепкий. Я просыпалась пару раз, чтобы взглянуть на пустую дорогу и удостовериться, что Канаду мы все-таки покинули.
Мне снилась какая-то невыносимая мешанина из старых, полузабытых воспоминаний, которые за все время скитаний я держала запертыми. Будто бы в моей голове была отдельная коробочка на замке, которую обмотали скотчем и убрали в пакет. Сны… они состояли не столько из образов, сколько из запахов и звуков, каких-то идей и мелькавших деталей, которые знаменовали собой болезненные детские истории.
Лабрадор по кличке Аполло… Его лай, мягкость шерсти, клацающая пасть и запах, который она источала. Он сбежал, когда мне было двенадцать, может, меньше. Гул и тарахтенье первого байка Вольфганга. Запах виски. Ступни, шаркающие по полу, редкий «бам!», когда отец все-таки переставлял ноги, и шаги его звучали так, будто били кувалдой.
Щеку щекочет детское пальто. Тонкая полоса света между дверцами шкафа попадает прямо на левый глаз. Вольфганг держит палец у губ, а другой рукой зажимает мне рот. Мы слышим «БАМ». БАМ. БАМ. И запах виски. Терпкий и сладковатый, он бьет по ноздрям.
Молоко и корица, ложечка меда. Такой же сладкий смех. Шуршание страниц. Голос, напевающий «Идет человечек по лесенке вверх». Пыль. Плавленый воск. Рогатые тени на плитке, чей-то шепот, уголок старой позолоченной рамы.
БАМ. БАМ. БАМ. Лай Аполло.
– Ивейн! Ивейн!
Запахи смешиваются, а звуки становятся все громче и настойчивее,