У него и росло. К нему даже из дальних поселков и за томатами с огурчиками приезжали, и лук с редиской да баклажанами брали, а у самих ничего не получалось. Потому что он на человеческом говне все выращивает, говорили люди и морщились. Однако как покупали у Вана овощи, так и продолжали покупать.
А еще у него в огороде рос мак, и все знали, что из него он делает опиум. Говорили, что у него на это было специальное разрешение, потому как старые китайцы с детства курили эту заразу. Правда, его предупредили: будешь продавать – посадим. Вот он и не продавал. Если кто попросит, скажет: водка пей, опий низя…
Никто не знал, сколько Вану лет. Одни говорили, он ровесник революции, другие – что намного старше. О себе он не любил рассказывать. Только однажды, накурившись опия и расслабившись, он поведал Ерёме, что у него когда-то была большая семья в пограничном Благовещенске. Занимались они огородничеством, а когда в тайге нашли золото, они с братьями тоже решили попытать счастья, определившись в старатели. Вначале, мол, все шло «шибко хоросе». Намыв за сезон золота, они шли по зимникам сдавать его в банк. Появились деньги, женились, открыли свою закусочную. А в последний раз, когда они возвращались из тайги домой, на них напали хунхузы. Братьев убили, сорвав с их пояса драгоценные мешочки с рассыпным золотом, а Ван убежал. Потом была революция, частное старательское дело запретили, а следом отобрали у Вана и закусочную, заявив, что частная собственность есть пережиток капитализма. А перед самой войной с Японией китайцев и вовсе стали отселять подальше от границы. Не доверяли. Мол, кто знает, как они поведут себя, начнись вдруг заваруха…
Так Ван и оказался в тайге вместе со своей семьей. Здесь у него вначале умерла дочка, потом сын, потом жена, и остался он один на всем белом свете. Теперь вот доживает свой век. Высох весь, словно старая мякина на огороде, голова с кулачок, и тела совсем нет. Бестелесный. А все продолжает трясти своей жидкой седой бороденкой, все спину гнет на огороде. Только и видишь, как его вылинявшая на солнце некогда синяя даба, из которой китайцы шьют себе одежды, среди ботвы мелькает.
2
На крыльцо вышла Мотря, жена Ефима, улыбнулась краями губ Фролу и вылила прямо со ступеней мыльную воду. Потом снова вернулась в дом, где уже вовсю шла бабья работа: Арина скребла ножом полы, Мотря занималась постирушками, а старая Марфа Савельева, подслеповато щурясь, шила у окна ирексэ – круглый коврик из шкуры оленя. Старые домашние уже стоптали, вот она и хочет обновить их к зиме. Так теплее, так ноги будут меньше мерзнуть. Зимой из-под пола так холодом несет – просто жуть. Вот и нужны эти теплые коврики.
А еще ей нужно до зимы исшить несколько пар чурчан – меховых носков. Всем домашним они потребуются. А Марфа – большой мастер в этом деле. За свою жизнь она столько этих носков сшила – не сосчитать.