– Я Эксл, – сообщила она. – Могу вами заняться.
– Обрежьте, – скомандовала я, усаживаясь в кресло. – Состригите все.
Меня вдруг обожгло воспоминание. Другой день, почти десять лет назад, дождливый майский день в Лондоне – и я в кресле дешевой парикмахерской. «Обрежьте, – сказала я, как мне думалось, смело. – Просто состригите». Мастер одним взглядом оценила мои красные опухшие глаза, размазанную по лицу косметику не первой свежести – и покачала головой. «Ты сейчас не в том настроении, чтобы принимать кардинальные решения насчет таких красивых волос, деточка. Давай я тебя лучше подровняю? Освежу?» Не в силах спорить, я безропотно кивнула и вышла из парикмахерской лишь чуть более ухоженной, чем вошла. Через несколько недель похожая история повторилась в Париже: пропахшая табаком женщина держала в руках мои волосы и сокрушалась, словно над разумным существом, которое я хотела бессердечно уничтожить. Мытье, ополаскивание – и то же самое в Амстердаме и Барселоне. В конце концов я уговорила кого-то в Риме сделать мне стрижку покороче, но ко времени нашей встречи с Калебом – спустя четыре года, пятнадцать стран и несчетное количество неофициальных работ официанткой – я уже перестала думать о сестре при каждом взгляде на себя в зеркало и позволила волосам отрасти. Это было давно. Я утратила навык ведения переговоров о стрижке и приготовилась к возражениям.
Однако Эксл лишь равнодушно пожала плечами.
– Как скажете.
– И покрасьте, – велела я, расхрабрившись. – Как у вас.
Губы, в помаде цвета фуксии, насмешливо изогнулись.
– Ваше слово – закон.
Я пожалела о своем решении почти сразу. Перекись жгла и постепенно нагревалась; казалось, на голову мне постелили ковер из огненных муравьев. По щекам бежали слезы, и я мечтала попросить у Эксл пощады, но стискивала зубы и молча терпела боль. Моим предыдущим попыткам стереть Джозефину Бурман не хватало убедительности; нужно отчистить ее следы химией, чтобы ничего не осталось.
Перекись наконец смыли, локоны обкорнали, превратив в стрижку «под мальчика», и Эксл развернула меня в кресле к зеркалу.
– Ну как?
Перемена была ошеломительной. Волосы – точнее, их остатки – стали не платиновыми, как я хотела, а приобрели легкий желтоватый оттенок сливочного масла. Глаза на открытом лице выделились – огромные, темные, – а синеватые круги под ними стали заметнее. Брови, по-прежнему чернильно-черные, угрожающе нависали над глазами. Я выглядела как сумасшедшая. И чувствовала себя сумасшедшей.
– Брови, – выдавила я.
Эксл кивнула. Вскоре перекись уже выедала мои надбровные дуги, а я с ужасом ждала слепоты в результате химического ожога. Однако кратковременный ужас того стоил: когда меня вновь повернули к зеркалу, я выглядела гораздо адекватнее. Я изучила свое отражение и удовлетворенно