– А что будет? – мальчики хихикают, переглядываются. Они почти все в джинсах и дутых чёрных куртках. По моде, по деньгам – школа хорошая, элитной считается, потому что хоть и не центр, но кого попало в первый класс не брали. Смотрели, спрашивали – и читать нужно уметь, и писать печатными буквами, и про погоду, про птиц и зверей понимать. Я понимала, потому что мама и сама учительница, хотя и не в начальной школе. Но часто ходили в Битцевский парк, сидели на скамейке под теплеющим, разгорающимся солнцем, и мама показывала – вот клён, вот липа, вот – тополь, от которого слезятся глаза в июне и хочется кашлять.
Скачет сорока – меленько, скок-скок, не останавливается, в пробивающейся траве жуков ищет.
Воробьи в кустах шуршат, дебоширят – и нет там ничего, ничегошеньки после зимы и холодного марта с апрелем на ветках не осталось, а почки только завязываются, но воробьёв слышно, и не боятся они, хотя мы с мамой близко сидели, разговаривали, оглядывались.
И потому знала веточки и травинки, потому по природоведенью могла без учебника о чём угодно рассказать.
Но потом всё кончилось, и я стою с классом на платформе и жду поезда.
Я в белой блузке под пальто. Блузка мамина, перешитая. За неё вначале смеялись, потому перестали – привыкли. А как злилась в тринадцать на маму, которая покупала всякое на рынке – пёстрое, шерстяное, искусственное, с блёстками, немодное и дешёвое. Хранила с молодости в шкафу юбки и костюмы, сшитые, перешитые, из той самой ткани, которой сносу нет, которая шариками от моли пропахла.
– Что будет, Анна Владимировна? – повторяет Паша, нагло и весело.
– Если проедете станцию – никто искать не станет. Без вас в театр пойдём.
– Не пойдёте, – спокойно говорит Паша. И оглядывается на пацанов, подмигивает, – если кого-то потеряете – вас с работы уволят. Мне папа говорил.
Анна Владимировна не отвечает – громко на платформе, она и не услышать могла. Но слышала, я видела – сжались губы от обиды. Но смолчала, не стала одергивать – Паша с год назад таким сделался, когда у его отца дела в гору пошли.
А я бы сказала? Сказала?
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Цветной бульвар». Учительница кивает мне – пора. И я стараюсь развернуться к дверям, хотя люди с тяжёлыми сумками стоят, не двигаются, словно ничья станция.
Я уже в седьмом классе, но из-за роста кажется, что в пятом. Мама утешает – впереди всё, вырастешь, с самыми фифами сравняешься.
– Анька, снова зад отклячила? – Паша говорит громко, чтобы смеялись. И они смеются.
– За собой смотри, – огрызаюсь. Смеются хуже, громче.
Надо мной.
Это из-за хореографии. И ведь прошло полгода, а вспоминают. Мы учили этюд, а учительница ходила и поправляла. И сказала мне перед всеми – ну-ка ровненько стой, не отклячивай зад. Многим и похуже говорила. Но запомнили про меня.
Дружки его улюлюкают, подначивают.
Они громкие, поэтому Анна