Мужики резко обернулись – кто, мол, так сказал?
А сзади никого. Только ветер поднялся да суховея нагнал, все глаза песком засыпало, потом мужики плевались ходили.
И побежим мы с тобою по такому жаркому климату. По медоносным лугам, маленькие, как первобытные зверьки, теряющиеся в буйной растительности. Сверху – раскаленное, почти белесое небо, снизу – змеи, жужелицы и полевая мышь, справа – опушка леса, слева – я сам.
Ты скажешь, что устала, а я покажу тебе пчелу: «Вот она несет нектар в улей, послушай, как жужжит – это одышка усталого существа, нам надо тоже бежать».
Ты споткнешься о кочку и упадешь лицом навзничь прямо туда, в микромир этого лета, лицом придавив кузнечика, а я опущусь на одно колено и проведу языком от твоей шеи до копчика, слизывая налипшую на благородный девичий пот субстанцию из семян и жучков – это амброзия июля, и я ею лакомлюсь!
Давай вставай, родимая, мы несемся дальше!
А ручей? Что ты скажешь, когда от студеной воды тебе заломит зубы? Когда твои ладошки, сложенные черпачком, поразит хтонический холод подземных озер? Мы затихнем в ложбине, пораженные вековечным перезвоном ключа, сегодня мы пьем семя земли, это соки айда, моя славная, вставай, мы бежим дальше.
А пес? Тот самый степной пес, неведомо откуда взявшийся, независимый, но ласковый, что мокрым теплым носом уткнется в лодыжку? Видишь, какой у него язык? Псу вкусно жить этим июлем, давай потреплем его по загривку и побежим дальше, а он пущай несется за нами вскачь, словно заяц.
Что нас ждет дальше? Стылая прохлада душистого леса, над нами сомкнутся кроны сначала берез, потом дубов, меня бьет кондратий, как я воображаю, что ты в своих легкомысленных шортиках попадаешь в дремучее. Давай не будем тревожить старый древний лес, любимая, даже на словах, даже шутя.
И знаешь, куда мы прибежим в итоге? Финальный рывок, взят последний пригорок, и оттуда, выбивая почву из-под ног, ослепляет нас фарватер кормилицы – Волги-матушки. Я слышу, как рыба плещется на илистых поймах, как ловкая щука уносит в пучину дурака-пескаря, как квелый сом уходит под карягу в ожидании дохлой кошки, что кинут ему голоногие пострелята.
Противоположный берег далек, и сейчас, как древние, я почти верю, что там можно встретить людей о песьих головах и пушистых женщин. Впрочем, после слова «пушистый» я не могу удержаться и валю тебя на землю навзничь, ты сама ведь пушистая, мокрая, разрумяненная, живая ловкая здоровая русская баба! На утомлении держащаяся ты забыла двадцать первый век и живешь вечностью.
А вечером мы на обрыве разожжем костер. Я встану над рекою, спину мне будет жечь пламя, колени морозить Волга, а в шею уткнешься ты.
Сквозь твои губы я целую взасос большой взрыв, что породил всю эту прелесть!