–По-твоему, мне наплевать на тебя?
–Да. Но я не придаю этому большое значение. – ее голос предательски дрогнул. Никто безбожно и бесталанно врала.
–Вспоминая про видимость, так?
–Так.
–Уже что-то! Однако… Почему у тебя возникла мысль, что мне наплевать на тебя, если мы знакомы от силы несколько дней? Разве для таких мыслей мы не должны сблизиться до фазы "друзья", чтобы это хоть как-то должно было тебя волновать? И если б мне было наплевать на тебя, как на человека, вел бы я сейчас с тобой беседу? Или, может, я общаюсь с тобой, потому что вежливый?
–Или потому, что тебе попросту скучно? – обвиняющим тоном переспрашивает Никто.
–Или одиноко? – он хитрит.
–Нет. Я так не думаю.
–А если я скажу тебе, что на данный момент ты– единственная, с кем я общаюсь?
–Так не бывает.
–Ты так думаешь?
–Всегда люди не договаривают. Типа "У меня нет друзей!" или "Я совсем один в этом мире."!
–Я задал вопрос, отвечай.
–Я тебе не верю.
–Славно.
–Абсолютное одиночество невозможно. Не там, где ты сейчас.
–А где я?
–Где есть связь, полуфабрикаты и люди. Недостаточно запереть себя в комнате, чтобы прочувствовать это. Ты должен максимально отдалиться от всех, кто похож на тебя, в идеале– убраться в такое темное, незнакомое место, где тебе ничто не знакомо, даже не навевает ассоциаций с прежде виденным. Где ты не будешь испытывать комфорт, покой.
–Проще говоря– яма.
–Может быть. Только там, в этой яме, где нет иных звуков кроме биения твоего сердца, ты сможешь прочувствовать одиночество до конца.
–Стало быть, все одиночки в мире обманывают себя, зовя одинокими.
–Да.
* * *
–Мистер! Мистер, конечная станция, на выход!
Он открыл глаза и вновь волна энергии поднялась от пят к мозгу, заставив гореть все конечности. Пошатываясь, Проводник поднялся, чувствуя себя взмывающим в небеса орлом. Зрение искусственно сузило и приблизило сидения и плитки, блестевшие при тусклом свете ламп за окном, превратив как будто в кино из предметов мебели в недостижимые вершины, рядом с которыми Сотый пик показался бы карликом в пятом поколении. Еще бы ветер в лицо для полноты картины… Об этом ли говорил Третий?
Колени с треском разогнулись, волна достигла глаз и все почернело. Свист, глухой удар где-то далеко, дальше, чем самая дальняя звезда, и неумолимо приближающийся, заливаясь безжалостными треском и воем, поезд. Вот он приблизился вплотную и миг спустя проносится над головою. Чей-то детский голосок гомонит на незнакомом диалекте. Жуткий холодок в животе, как бурлящая вода вздыбившийся к груди. Рев поезда превращается в белый шум, затем стихает. Он понимает, что уже около полуминуты видит и слышит, а конечности дрожат лишь потому, что он сам думал, что надо дрожать. Поняв это, Проводник в ту же минуту застыл и обратил внимание