От злости он выругался матом и швырнул со стола медную кружку. Кружка улетела со звоном в темный угол. И одновременно с этим он услыхал едва слышный стук.
«Должно быть это Ольга», – подумал он и пошел открывать.
Укрывшись с головой в старый клетчатый платок, на пороге стояла Ольга. В ее руках была тяжелая корзина, накрытая белой тряпкой.
– Что так долго? – недовольно пробурчал он. – Я уже проголодался.
– Гришенька, я бегала в лавку, чтобы чего съестного купить. Дома-то, окромя щей и каши, у меня нечего не было. Я и не стряпала нынче. Всю же неделю в поле. Когда мне было? Домой прибежала, мой спит пьянёхонек. Я думаю, вот и хорошо. Собралась уже в лавку бежать, а тут золовка на пороге, как назло. И смотрит так пристально, будто догадывается. Я же еще кофту новую надела, юбку плисовую, бусы. Глянь, я какая нарядная. Все за ради тебя.
Ольга смущенно скинула старый платок и вышла на середину комнаты. Она и в правду показалась Григорию красивой. Тонкую, но крепкую талию охватывала голубая в мелкий цветочек блузка, тугие бедра обтягивала темная юбка, русые волосы были заплетены в косу и красиво уложены на голове. Женщина даже успела мазнуть помадой пухлые губки. Помадой этой, привезенной из Турции, торговали на ярмарках заезжие купцы. Они открывали лавки по продаже дамских духов, мыла, гребешков, помады и сурьмы для бровей и глаз. Как-то раз Алевтина просила его купить ей всей этой дамской прелести, но Григорий отругал ее за грешные желания, и сказал, что любит ее и так, без каких либо помад, которыми только кокотки уличные мажутся. Алька тогда обиделась и всю дорогу шмыгала носом.
– И вот, гляжу я, золовка пришла, – продолжила скороговоркой Ольга. – Говорит, дескать, что соли занять. А я же вижу, что не ради этого, а чтобы вынюхать, зачем я разрядилась? – Ольга села на свободный стул напротив Григория. – Кое-как я ее вытолкала. А потом побежала в лавку, а она закрыта. Я в дом к Емельяну. Стучу. Выходит. Говорит, чего тебе? Я ему – лавку-то открой. Мне купить кое-чего надобно. Он пока пошел и открыл. Вот я купила у него окорока кусок, хлеба подового, колбасы круг, конфет немного, масла, сыра фунт, изюму фунт, две бутылки люнели и бутылку портвейна какого-то. Насилу донесла. Тяжелая корзина. А по дороге еще у Маньки огурцов малосольных попросила. Я знаю, ты любишь такие… Шла по лесу и боялась. Ты слыхал, что за несколько верст отсюда женщину зверье подрало? Говорят, какая-то росомаха в лесу завелась. Я шла, а мне все казалось, что в кустах кто-то крадется.
– Сотри это, – прервал ее Григорий.
– Что? – Ольга смотрела на него непонимающе.
Григорий встал и подошел к женщине. Большим пальцем руки он стер с ее губ розоватую помаду. Краска размазалась по белой щеке. Он взял ее за затылок и притянул к себе.
– Хватит болтать. Я этой болтовней и дома сыт по горло.
– Ты скажи, Гриша, я ведь и молчать могу, – испуганно прошептала она.
– Раздевайся,