Я прочел документ с надлежащей обстоятельностью и взамен передал старую газету, служившую мне упаковочной бумагой. Игьюгарьюк с достоинством ее принял, изучив с не меньшим вниманием, чем я изучал его документ, – и с этого самого момента зародилась наша дружба. Стоит отметить, что Игьюгарьюк был далек от всякого рода мошенничества, и, когда мне на память приходят люди, встреченные на долгом пути от Гренландии до Сибири, он занимает особое место как самостоятельный, умный человек, проявляющий мудрость в управлении соплеменниками. Он тут же пригласил нас в одну из своих палаток. По праву старейшины, каковым он и был, Игьюгарьюк имел двух жен. Старшая, Кивкарьюк («Обглоданная кость»), послужившая поводом к вышеупомянутой кровавой бойне, уступила первенство юной красавице по имени Аткаралак («Нисходящей к людям малышке»). Разумеется, нас повели в ее палатку.
К моей великой радости, голод, который мы ожидали встретить, уже успело сменить благополучие. Перед входом в палатку лежала гора неразделанных оленей – их было так много, что и не пересчитать. Нетрудно понять, что для этих эскимосов означала оленья миграция, поэтому, когда я выразил свой восторг по поводу этой груды мяса, услышал, что всего месяц назад они тут чуть не умирали с голоду. И хотя все постоянно охотились, им никак не удавалось подловить дичь. Не спасала и припасенная в стойбище сотня песцовых шкурок, поскольку ни у собак, ни у людей не было сил отправиться в долгий путь к Бейкер-Лейк для обмена шкур на продукты питания.
И тогда первая из жен Игьюгарьюка, старая Кивкарьюк, покинула поселение, взяв с собой маленького приемного сынишку и деревянные салазки. На дворе еще стояла суровая зима, путь она держала к отдаленному озеру, где могла водиться форель. Выйдя без припасов и без постельных шкур, они двинулись в путь, устраиваясь на короткий ночлег в промерзших хижинах. В озере оказалось полно рыбы – вот так Кивкарьюк спасла весь поселок. Их лица еще хранили остатки пережитого. Но теперь все переменилось. Игьюгарьюк тут же отдал распоряжение приготовить для нас праздничную трапезу, и вот уже две крупные оленьи туши поставлены вариться в огромных цинковых котлах.
Я ожидал столкнуться здесь с первобытными людьми, однако попавшиеся мне на глаза кое-какие магазинные товары вызвали немалое разочарование. Мы были окружены одной из наихудших форм культуры – консервной, результатом торговых поездок. Наконец, когда из палатки Игьюгарьюка раздался мощный звук граммофона, воспроизводившего одну из заезженных арий Карузо, я осознал, что к объекту нашего изучения мы