«Рядом со мной становится шатеночка в испанском болеро, большеротая, курносая, с миндалевидными глазами, Эсмеральда, и гладит меня по щеке».
В романе «Смотри на арлекинов!» Набоков создает образ автора-двойника, который пишет произведения, являющиеся перевернутыми отражениями произведений самого Набокова. Так, роман Набокова «Машенька» превращается в роман «Тамара»:
«Вглядываясь, совершенно голый, исполосованный опаловыми лучами, в другое, куда более глубокое зеркало, я видел череду моих русских книг и испытывал от увиденного удовлетворение, даже трепет: “Тамара”, мой первый роман (1925), – девушка на заре посреди мглистого сада…»
«Он завел меня в дальний угол и торжественно повел фонарем по прорехам на полке с моими книгами.
– Видите, – воскликнул он, – сколько томов отсутствует. Вся “Княжна Мери”, то есть “Машенька” – а, дьявол! – “Тамара”. До чего я люблю “Тамару” – вашу “Тамару”, конечно, – не Лермонтова или Рубинштейна! Простите меня. Как не запутаться среди стольких шедевров, черт их совсем подери!»
В автобиографической книге Набокова «Другие берега» героиня как бы сгустилась, «соткалась» из окружающего героя мира – словно (воспользуемся сравнением Флоренского) «подлежащее», неизбежно присущее определенному «аналитическому суждению»:
«Я впервые увидел Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени, – когда ей было пятнадцать лет, а мне шестнадцать. <…>.
В начале того лета, и в течение всего предыдущего, имя “Тамара” появлялось (с той напускной наивностью, которая так свойственна повадке судьбы, приступающей к важному делу) в разных местах нашего имения. Я находил его написанным химическим карандашом на беленой калитке или начерченным палочкой на красноватом песке аллеи, или недовырезанным на спинке скамьи, точно сама природа, минуя нашего старого сторожа, вечно воевавшего с вторжением дачников в парк, таинственными знаками предваряла меня о приближении Тамары. В тот июльский день, когда я наконец увидел ее, стоящей совершенно неподвижно (двигались только зрачки) в изумрудном свете березовой рощи, она как бы зародилась среди пятен этих акварельных деревьев с беззвучной внезапностью и совершенством мифологического воплощения».
Тамара является «в изумрудном свете» – вновь перед нами Эсмеральда.
В романе Набокова «Приглашение на казнь» мы встречаем МАРфиньку (пошлую – и от того еще более жуткую – богиню смерти[9]), причем в «ТаМАРиных Садах» (перекликающихся с волшебными – “bewitched and blest” – садами АРМиды из «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо):
«Вдруг с резким движением души Цинциннат понял, что находится в самой гуще Тамариных Садов, столь памятных ему и казавшихся столь недостижимыми; мгновенно приложив одно к одному, он понял, что не раз с Марфинькой тут проходил…»
Франсуа Бушэ. Ринальдо и Армида. 1734 год. «На блеск ее божественной красы / Бросается воитель безрассудный / Крылатому созданию подобно, / Что обретает смерть в лучах желанных[10]»
В