– Не в скором будущем, – а тоже, как здесь, лет двадцать пять отдать придется.
С другой стороны, в таких радиационных самодвижках долго не распространяются о своей жизни:
– Раз, два и голый вассер, – шкура-то сама уже сымается зо всего, вплоть до этого самого.
И комиссар как раз спросил его для однозначности:
– Вы чего везете?
– Я не скажу, – ответил этот оболтус, что мы все даже задумались: почему?
– Непонятно.
– Ты плетешь такую ерунду, как будто вы везете среди зимы астраханские арбузы, – сказал и даже улыбнулся ему командир партизанского отряда, которого – если хорошенько вспомнить – я даже не видел.
Но вот, как накаркал: поезд начали штурмовать на последнем зигзаге, где он не мог ускориться, чтобы уйти, как межгалактическая ракета от всех сразу местных неприятностей.
– Они на лошадях? – спросил я, сидя уже за одним из столов вагона-ресторана, как человек первый сюда зашедший и занявший сразу два места у окна.
Появилась кокетка и молвила на непонятном языке:
– В вашем теле сюда нельзя, – а то, что тело – это моя новая телогрейка, на вес золота в партизанском краю, она как будто не в курсе.
И в горячах даже не сдержался:
– Пошла ты знаешь, куда?
– Вот и видно, что вы на Кальтенбруннера не катите абсолютно.
– Я не шар, моя милая, чтобы с тобой кататься, даже если ты разденешься до своего белого фартука.
– Почему ты не знаешь того, что тебе столько раз говорили?
– Ладно, выпей пива и садись, – сказал я, но подумал, что мы только тянем время.
– Не бойся, они не начнут штурм бронепоезда, пока не получат сигнал от нас.
– Но вы не официантка?
– Если я вас обслужила по правилам, без секса, – это и значит, что я не только официантка.
– Я только приветствую такое поведение, ибо никому нельзя ничего рассказать, чтобы это было чисто фигурально.
– Как пересечение параллельных прямых?
– Вижу, вижу, вы не зря меня искали.
– Выпьем?
– Вы разделись, как я просил, чтобы под фартуком ничего не было?
– Я не проститутка, чтобы скрывать некоторые свои части – бери меня целиком, как молодого барашка. – И:
– И так сделала.
Между тем пули уже стучали по броне вагонов, как горох, который мачеха всё больше сыпала на поруки дочери, не понимая, что уже давно перепутала их. Но знала, что отличаются чем-то.
Вот так и вышло, в вагон с редкими, но значит, точными выстрелами ворвались несколько человек, и взяли в плен именно ее, едва она успела опять надеть этот фартук, – взяли именно, как:
– Кальтенбруннера, – мама, мия! – хотел я спросить свою охрану, но все они были ранены. И до такой степени, что я не поверил:
– Да