– Ты дурак! Ну зачем бы ты прыгнул? Какой был бы прок?
– Да, я сейчас это понимаю. Но тогда-то я был уверен, что прыгнуть необходимо. И не смог. Скорчился в машине.
– Ну и… любой бы скорчился… – проворчал Витька. – Ну, не любой, но многие… Я бы точно… Когда в тебя палят очередями… Чек, а почему родители оказались в Лебене?
– Их туда в институт привезли и стали выпытывать, почему у меня пропал индекс. А они откуда знают? Если у меня такое биополе: погладил рукой – и нет индекса… Ты ведь тоже снял индекс Корнелию. Только ты шариком, а я себе – ладошкой. Провел нечаянно…
– Я Корнелию тоже нечаянно. Руку залечивал, вот и получилось так… А ты у многих снимал индексы?
– Вовсе нет! Первый раз у себя, потом у Рибалтера, у папы и мамы, когда бежали из Лебена… И еще у нескольких людей здесь, в таверне. Я их не знаю… За ними следили, я и снял. Папа разрешил…
– Чек… А что, без разрешения папы это нельзя? – очень осторожно, чтобы Цезарь, упаси Господи, не заподозрил насмешки, спросил Витька.
– Сейчас-то, наверно, уже можно… Папа сказал: чем скорее развалится эта машинная демократия, тем лучше. Она вся на том и держится, что у людей индексы… Но ведь нельзя снимать у тех, кто не хочет. А ходить и спрашивать не будешь…
– Цезарь! А если…
То, что они сделали, им самим потом казалось сумасшествием. Но это именно потом, когда подумали как следует… А сперва они дома у Цезаря отстукали на принтере сотню листовок:
«Граждане Реттерберга!
Запомните!
Все, кто посещает Верхний парк, могут лишиться индекса.
Там особое излучение. Это правда!
Те, кто идет смотреть театр в Верхнем парке, – знайте: вы можете вернуться домой безындексным человеком.
Если идете, помните: вы сами решились на это!»
И расклеили в разных кварталах и у парка.
Таким образом они успокоили свою совесть.
Верхний парк над рекой – старый, неухоженный – не был многолюдным. Главным образом туда ходили любители Театра Неожиданностей. Театр считался запрещенным, и все-таки люди собирались почти каждый вечер. Даже в ту зябкую ноябрьскую пору.
К открытой эстраде вело несколько запутанных и скользких тропинок – с лесенками, с мостиками через канавы. Одна канава – с крутыми, заросшими бурой травой стенками, с палыми листьями на дне – была очень глубокая. Витьке по макушку. Он и Цезарь в сумерках, когда к театру собирались зрители, сидели в канаве и время от времени жалобно просили:
– Дяденька, помогите вылезти…
– Как вас туда занесло, сорванцы?
– Мы часы уронили. Спрыгнули, а выбраться не можем…
«Дяденька» протягивал руки, причем кисти, как правило, вылезали из обшлагов. Цезарь хватал спасателя за левое запястье горячей излучающей ладошкой. Нескольких мгновений было достаточно. Добрый