счесть. Многих – почти половину – с головой накрыла несчастная любовь. Кто-то поссорился с
учительницей, кто-то – с родителями. Ерунда? Нет. Потому что быть ребенком всегда сложнее,
чем быть взрослым. Это к вопросу о безоблачности детства. Маленький больше зависит от
окружающих людей. А любая зависимость – почти всегда зависимость дурная.
Эта история случилась в тот самый год, когда я перешла в другую школу. Собственно, особого
выбора и не было, поскольку моя нелюбовь к точным наукам достигла критической отметки, а в
новой школе наличествовал гуманитарный класс. Туда меня и засунули, там я и познакомилась и
подружилась на всю жизнь со Светкой Дюдиной, по прозвищу Багира, которая четверть века
спустя иллюстрировала мои книги. Но это все было сильно потом. В новой школе работала
прекрасная, просто замечательная математичка Галина Петровна. Маленького росточка, пожилая,
курносенькая, веселая и добродушная. С ней я тоже подружилась – при всей своей нелюбви к
алгебре. Диалектика, ёлы-палы! Мы с Багирой показывали ей свои стихи и рисунки. Она
восхищалась: «Да вы просто гении, мои славные! Пишите, рисуйте, а уж «четверки» по своему
предмету я вам всегда нарисую…»
Потом я влюбилась. В учительницу химии, по имени Зоя. Зоя эта была уже не первой молодости
– мать двух пацанов чуть поменьше нас – где-то сорок, или слегка «за». Кажется, брюнетка,
кажется, худощавая и невысокая, кажется, с синими… нет-нет, с фиолетовыми глазами.
«Биологический урод! – сказала о ней как-то моя подруга Багира. – Глицерату опилась. И рожа
желтая – курит много…» «Кто? Зоя?» – ахнула я. Прекрасная Зоя – курит?
– Ну а ты чего думала? И киряет наверняка… у нас на районе все киряют.
– А что это… «киряет»?
– Поддаёт, – объяснила Багира. И, заметив мои расширившиеся глаза, поспешила объяснить: – Ну,
пьет, значит.
– Дура ты, Багира! – я задумалась. Багира много чего знала – она была девочкой из самого
скандального ореховского квартала. Если бы только я могла поговорить с ней начистоту о том, что
происходило со мной в те дни! Но я не могла, не могла – и все тут. Ведь я – страшно сказать! – я
любила человека одного со мною пола. « Наверное, это такая болезнь… – думала я бессонными
ночами, глядя в потолок своей комнаты. – Если все узнают, что со мной происходит, то станут
ненавидеть и презирать меня. Нет, я буду молчать, молчать всю жизнь!»
Но всю жизнь молчать редко у кого получается. И я сделала страшную вещь – решилась, наконец,
заговорить. Нет, не с Багирой, а с красивой, гордой Зоей. Написала на тетрадном листке письмо. В
котором объяснялась ей в любви. В конце зачем-то добавила: «Больше Вы меня никогда не
увидите!» Зачем я сделала это – сейчас не смогу объяснить. Да и тогда вряд ли смогла бы. Может
быть, начиталась романов и была уверена, что именно этими словами должны заканчиваться
любовные письма. А, скорее всего, размышляла так: я, конечно, неполноценная, я больна и не
имею права жить на свете, но я люблю Вас и готова искупить свою неполноценность собственной
кровью. Рано утром я подкинула сложенный вчетверо листок на стол в ее лаборантскую. И почти
сразу осознала: теперь, чтобы остаться в Зоиных фиолетовых глазах порядочным человеком, я
должна сделать всего-то ничего, а именно – умереть. Иначе как я завтра предстану перед
фиолетовыми глазами? Но до завтра была еще уйма времени, просто целая жизнь. Я наскоро
оделась и выбежала из школьных дверей. Навстречу, сосредоточенно глядя перед собой и еле
переставляя ноги, плелась заспанная Багира. Я обрадовалась ей до смерти.
– Слушай, Багира… давай сегодня не пойдем в школу?
Багира не удивилась и поначалу даже не поинтересовалась причинами.
– Давай! А куда двинем?
– Да куда хочешь… В Царицынский парк, например.
Пока мы топали узкой, заснеженной дорожкой к Царицынскому парку, я выложила Багире все – и
про свое предсмертное письмо, и про любовь к химичке Зое.
Багира слушала молча.
– Акелка… это… я даже не знаю что. Ну… я понимаю, что она тебе нравится, так? Но неужели ты
взаправду готова умереть из-за какой-то там Зои?
– Она не какая-то…
– Ну хорошо, не какая-то! Она красивая, наверно, я понимаю. Но красивых много, из-за всех с
собой не накончаешься. Хотя ты ведь… ты же не собираешься умирать? – глаза Багиры