– Будешь жить у меня, – сказал дядя перед сном, – до службы поучишься в ГПТУ на
электромонтера. После службы попробуешь поступить еще раз.
– Хорошо, – не задумываясь, согласился племянник с этой программой.
Учеба оказалась еще скучней, чем в школе. К тому же в школе был Игорек Крышин и
другие ребята. А со своими теперешними товарищами Бояркин никак не мог сойтись.
Большинству из них тоже надо было протянуть до армии. После занятий они бесследно
растворялись в городе, а на уроках трепались или стреляли из резинок. Самые серьезные
подремывали или играли в "морской бой", Бояркин, если было совсем скучно, читал газеты,
для чего в перемены аккуратно складывал их по столбикам и прятал в карманы.
Больше всего ему нравилась эстетика и сама эстетичка – высокая, длинношеяя, с
медно-рыжими волосами. Увидев ее, Николай понял, что женщин можно разделить на тех,
кто умеет ходить и тех, кто не умеет. Говорили, будто у Ольги Михайловны есть муж и сын,
но Бояркину из-за ее походки не хотелось верить, что она может жить так по-человечески
просто, как другие.
Лишь программа эстетики показалась Николаю интересной: музыка, картины, книги,
рассуждения о виденном и слышанном. Однажды Ольга Михайловна посоветовала сходить в
музей на юбилейную выставку местного художника Алексеева.
На выставке Николай стал ходить от картины к картине и смотреть так, как учили. И
вдруг возле одной он словно приклеился. На картине было разваленное сено, на котором,
покуривая трубочку, сидел не кто иной, как один елкинский старик – Пима Танин.
"Заливаешь, как Пима Танин", – говорили в Елкино тому, кому не верили. Но тому, кто не
хотел ехать на сенокос, обещали: "Там будет Пима Танин". Днем Пима работал плохо,
увиливал. Его настоящая работа начиналась вечером у костра, когда он рассказывал смешные
небылицы. Темы подсказывали слушатели, и Пима не отказывался даже от самой
невероятной. Одно условие было у него – чтобы не смеялись. Если смеются, значит, не верят.
А не верят, так и рассказывать незачем.
Обычно слушают его, давятся от смеха, убегают в сторону, чтобы прохохотаться. А
если кто из пацанов соберется хихикнуть, тот тут же получит подзатыльник от кого-нибудь из
взрослых мужиков. Но хохоту после этого подзатыльника бывало еще больше – его уже
ничто не держало, а Пима завернется в телогрейку и заснет. История останется без конца. И
просить бесполезно.
Бояркин тоже бывал на сенокосе, тоже слушал Пиму, и теперь у него захватило дух от
всплывших в памяти запахов костра, сена, конского пота. Он как будто услышал
пощелкивание сучков в костре, хруст влажной, вечерней травы на зубах у коней,
неторопливое размеренное кваканье лягушек на недалеком болоте.
На сене за спиной деда лежал еще парень в красной рубахе. Этот не напоминал
никого.