Улисс. Джеймс Джойс

сказал Стивен, – без конца ткем и распускаем телесную нашу ткань, молекулы которой день и ночь снуют взад-вперед, – так и художник без конца ткет и распускает ткань собственного образа. И подобно тому, как родинка у меня на груди по сей день там же, справа, где и была при рождении, хотя все тело уж много раз пересоткано из новой ткани, – так в призраке неупокоившегося отца вновь оживает образ почившего сына. В минуты высшего воодушевления, когда, по словам Шелли, наш дух словно пламенеющий уголь{660}, сливаются воедино тот, кем я был, и тот, кто я есмь, и тот, кем, возможно, мне предстоит быть. Итак, в будущем, которое сестра прошлого, я, может быть, снова увижу себя сидящим здесь, как сейчас, но только глазами того, кем я буду тогда.

      Сие покушение на высокий стиль – не без помощи Драммонда из Хоторндена{661}.

      – Да-да, – раздался юный голос мистера Супера. – Мне Гамлет кажется совсем юным. Возможно, что горечь в нем – от отца, но уж сцены с Офелией – несомненно, от сына.

      Пальцем в небо. Он в моем отце. Я в его сыне.

      – Вот родинка, которая исчезнет последней, – отозвался Стивен со смехом.

      Джон Эглинтон сделал пренедовольную мину.

      – Будь это знаком гения, – сказал он, – гении шли бы по дешевке в базарный день. Поздние пьесы Шекспира, которыми так восхищался Ренан{662}, проникнуты иным духом.

      – Духом примирения, – шепнул проникновенно квакер-библиотекарь.

      – Не может быть примирения, – сказал Стивен, – если прежде него не было разрыва.

      Уже говорил.

      – Если вы хотите узнать, тени каких событий легли на жуткие времена «Короля Лира», «Отелло», «Гамлета», «Троила и Крессиды», – попробуйте разглядеть, когда же и как тени эти рассеиваются. Чем сердце смягчит человек, Истерзанный в бурях мира, Бывалый, как сам Одиссей, Перикл, что был князем Тира{663}?

      Глава под красношапкой остроконечной, заушанная, слезоточивая.

      – Младенец, девочка, у него на руках, Марина.

      – Тяга софистов к окольным тропам апокрифов – величина постоянная, – сделал открытие Джон Эглинтон. – Столбовые дороги скучны, однако они-то и ведут в город.

      Старина Бэкон: уж весь заплесневел. Шекспир – грехи молодости Бэкона{664}. Жонглеры цифрами и шифрами{665} шагают по столбовым дорогам. Пытливые умы в великом поиске. Какой же город, почтенные мудрецы? Обряжены в имена: А. Э. – эон; Маги – Джон Эглинтон. Восточнее солнца, западнее луны{666}: Tir na n-og[108]. Парочка, оба в сапогах, с посохами.

      Сколько миль до Дублина?

      Трижды пять и пять.

      Долго ли при свечке нам до него скакать?{667}

      – По мнению господина Брандеса, – заметил Стивен, – это первая из пьес заключительного периода.

      – В самом деле? А что говорит мистер Сидней