– Introibo ad altare Dei[1].
Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:
– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!
Торжественно он проследовал вперед и взошел на круглую орудийную площадку{5}. Обернувшись по сторонам, он с важностью троекратно благословил башню, окрестный берег и пробуждающиеся горы. Потом, увидев Стивена Дедала, наклонился к нему и начал быстро крестить воздух, булькая горлом и подергивая головой. Стивен Дедал, недовольный и заспанный, облокотясь на последнюю ступеньку, холодно смотрел на дергающееся булькающее лицо, что благословляло его, длинное как у лошади, и на бестонзурную шевелюру, белесую, словно окрашенную под светлый дуб.
Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.
– По казармам! – скомандовал он сурово.
И пастырским голосом продолжал:
– Ибо сие, о возлюбленные мои, есть истинная Христина, тело и кровь, печенки и селезенки. Музыку медленней, пожалуйста. Господа, закройте глаза. Минуту. Маленькая заминка, знаете, с белыми шариками. Всем помолчать.
Он устремил взгляд искоса вверх, издал долгий, протяжный призывный свист и замер, напряженно прислушиваясь. Белые ровные зубы кой-где поблескивали золотыми крупинками. Златоуст. Резкий ответный свист дважды прозвучал в тишине.
– Спасибо, старина, – живо откликнулся он. – Так будет чудненько. Можешь выключать ток!
Он соскочил с площадки и с важностью поглядел на своего зрителя, собирая у ног складки просторного халата. Жирное затененное лицо и тяжелый овальный подбородок напоминали средневекового прелата{6}, покровителя искусств. Довольная улыбка показалась у него на губах.
– Смех да и только, – сказал он весело. – Это нелепое твое имя, как у древнего грека.
Ткнув пальцем с дружелюбной насмешкой, он отошел к парапету, посмеиваясь. Стивен Дедал, поднявшись до конца лестницы, устало побрел за ним, но, не дойдя, уселся на край площадки и принялся наблюдать, как тот, пристроив на парапете зеркальце и обмакнув в пену помазок, намыливает шею и щеки.
Веселый голос Быка Маллигана не умолкал:
– У меня тоже нелепое – Мэйлахи Маллиган, два дактиля. Но тут звучит что-то эллинское, правда ведь? Что-то солнечное и резвое, как сам бычок. Мы непременно должны поехать в Афины. Поедешь, если я раздобуду у тетушки двадцать фунтов?
Он положил помазок и в полном восторге воскликнул:
– Это он-то поедет? Изнуренный иезуит.
Оборвал себя и начал тщательно бриться.
– Послушай, Маллиган, – промолвил Стивен негромко.
– Да, моя радость?
– Долго еще Хейнс будет жить в башне?
Бык Маллиган явил над правым плечом свежевыбритую щеку.
– Кошмарная личность, а? – сказал он от души. – Этакий толстокожий сакс. Он считает, что ты не джентльмен. Эти мне гнусные англичане! Их так и пучит от денег и от запоров. Он, видите ли, из Оксфорда. А знаешь, Дедал, вот у тебя-то настоящий оксфордский стиль. Он все никак тебя не раскусит. Нет, лучшее тебе имя придумал я: Клинк, острый клинок.
Он выбривал с усердием подбородок.
– Всю ночь бредил про какую-то черную пантеру, – проговорил Стивен. – Где у него ружье?
– Совсем малый спятил, – сказал Маллиган. – А ты перетрусил не на шутку?
– Еще бы, – произнес Стивен с энергией и нарастающим страхом. – В кромешном мраке, с каким-то незнакомцем, который стонет и бредит, что надо застрелить пантеру. Ты спасал тонущих{7}. Но я, знаешь ли, не герой. Если он тут останется, я ухожу.
Бык Маллиган глядел, насупясь, на бритву, покрытую мыльной пеной. Соскочив со своего возвышения, он торопливо стал рыться в карманах брюк.
– Драла! – пробормотал он сквозь зубы.
Вернувшись к площадке, он запустил руку в верхний карман Стивена и сказал:
– Позвольте одолжиться вашим сморкальником, вытереть нашу бритву.
Стивен покорно дал ему вытащить и развернуть напоказ, держа за угол, измятый и нечистый платок. Бык Маллиган аккуратно вытер лезвие. Вслед за этим, разглядывая платок, он объявил:
– Сморкальник барда. Новый оттенок в палитру ирландского