Дрова, которые горят. Лой Быконах

"поэтическими вечерами", выступая там в качестве почётного автора, вещающего с другой стороны горизонта. Действительно, довольно почётное и благозвучное звание, и действительно выделялся и там, ибо каждый пришедший говорил о человеках, а я не говорил о человеках. Это довольно тонкий момент, когда ты пытаешься одно и то же событие рассмотреть изнутри некоей социальной группы, к которой принадлежишь, и когда описываешь его извне всего, чего только можно. Разумеется, в последнем случае остаёшься безобразно, непомерно один, ибо с кем объединяться, если нет ничего, что бы объединяло? Чем связаться, когда все связи были вырваны? Да ничем. Вот ничем и не связывался. И слушали люди меня, слушали такой вот взгляд, который не то что понять не могли, ещё как могли, на самом деле, а скорее не могли прочувствовать до конца, откуда берётся сие, что нужно сделать, чтобы оно пришло. Оно ведь к любому может прийти, кто сделает шаг, хоть маленькое движенье навстречу.

      Замечание. Я никогда не сомневался, что то, что я делаю, может делать любой. Вообще любой человек, каким бы он ни был, если только сделает свой шаг навстречу за горизонт. Это всегда было аксиомой, как то, что стоя ночью в глухом лесу в полнолуние ты далеко не единственный, кто смотрит на эту же луну, что ты занимаешься тем же, чем занимаются ещё люди на сотни километров вокруг тебя, и все видят ту же луну. Только в чуть разных видах, чуть разных позах и локациях.

      Но никто не делает. Это странно, но не делал никто ни малейшей попытки исследовать то, о чём ведётся речь. Мне не было обидно от этого, не было гордо или праведно, мне было просто странно. Словно бы что-то в жизни не так. Что-то пошло каким-то не в меру искривлённым путём к такой же искривлённой цели. А ещё больше и ещё вернее казалось, что и вовсе нет никакой цели, и бытует броуновское движение под особо въедливым присмотром…

      Однако я был всё же скорее примирён с таким положением вещей, принял его, как некую данность. Сознательно принял. А бессознательно старался найти всевозможные опровержения тому, что же я принял. И всех вокруг, с кем видел хоть каплю, хоть отблеск некой схожести взглядов считал я своими родными, членами одного карасса, говоря по Воннегуту. Безусловно, ошибался жестоко. И вообще, много позже уже, как некая рефлексия над уже прошедшим, открылась мне за дверями на сей счёт такая вот картинка. Не лишаясь истинного волнения, предшествующего великим делам, некто ждал посетителей, высоко поставленных в душе его.

      И вот, долгожданные гости, наконец, пришли. Человек держался чинно и гордо, как обычно, будто бы он тут начальник, а пожаловали к нему подчинённые, а отнюдь не его друзья. Они раздевались в прихожей, скидывали свои летние пальто (на улице что-то хмурилось, и дул колючий ветер). Человек здоровался с каждым из гостей взглядом, не тёплым и не холодным, скорее будто бы подсчитывающим количество пришедших. На самом деле это, конечно, было не так. Гости были действительно долгожданными, просто он привык так держать себя.

      Проходя в комнату, гости натыкались на стол