Весь тот год я была подвержена почти постоянным головным болям, сопровождавшимся бессонницей. Крузе имела притязание их лечить, принося мне вечером, когда я уже была в постели, стакан венгерского вина, который она хотела заставить меня выпивать каждый вечер в течение нескольких дней. Я отказывалась от этого якобы лекарства против бессонницы, и Крузе его осушала за мое здоровье. Вернувшись в город, я пожаловалась на эти боли доктору Бургаву. Последний, человек выдающегося рассудка, которому небезызвестны были и жизнь, какую меня заставляли вести, и обстоятельства, в каких я находилась в отношении к мужу и к окружавшим меня, просил показать ему голову утром, до прически. Он долго ощупывал мне череп и, наконец, сказал, что, хотя мне семнадцать лет, голова у меня – как у шестилетнего ребенка и что я должна очень беречься, чтобы не простудить темя, словом, головные кости еще не срослись. Он сказал мне, что кости эти срастутся к двадцати пяти – двадцати шести годам и что это было причиной моих головных болей. Я последовала его совету, и, действительно, впадина, которая ощущалась между костями моей головы, исчезла лишь к двадцати пяти – двадцати шести годам, как он и предсказал.
По возвращении в город мы недолго оставались в Летнем дворце – нас перевели в Зимний, в покои, которые занимала прежде императрица Анна; бывшее помещение герцога Курляндского было предназначено князю Репнину и Чоглоковым. Эта близость помещений повела к тому, что они стали играть в азартные игры, страсть к которым царила в то время; кавалеры, чтобы польстить им, с ними играли; Чоглокова любила выигрывать и сердилась, когда проигрывала. Эта игра ее поссорила со всеми, а, раз поссорившись, она ничем не пренебрегала, чтобы повредить, и так как императрица ее охотно слушала, то она поносила последними словами тех, кого не любила. От природы она всех ненавидела; они с мужем состояли всецело из желчи. Итак, игра сделала то, что она за эту зиму оговорила многих, и вследствие этого добилась удаления всех, кто ей не нравился.
Эта зима всё же была довольно приятна; я скучала меньше прежнего. Мой дядя, принц-епископ Любекский, почти постоянно находился в покоях великого князя, где, кроме того, бывало множество молодежи, которая только и делала, что прыгала и скакала; часто великий князь приходил с ними со всеми в мои внутренние апартаменты, и Бог весть, как мы скакали. Самые бойкие изо всей компании были тогда граф Петр Девиер, Александр Вильбуа, князь Александр Голицын, князь Александр Трубецкой, Сергей Салтыков, князь Петр Репнин, племянник того, что был при великом князе (он был лишь гвардейским офицером, но был вхож благодаря покровительству дядюшки), и много других, старшему из которых не было тридцати лет; оттого жмурки были в большом ходу, и часто плясали сплошь весь вечер, или же бывали