После чего следует свой закатный в кружку заход, который приводит Филимона и Витька во взаимную глубокомысленность, где Филимон, дабы ему никто не мешал думать, с помощью затрещины убирает лишнюю фигуру Надьки со стола и, придвинувшись к Витьку, начинает свой задушевный разговор о своих планах на будущее, которое ему видится в очень благоприятном свете, и в сложившейся политической обстановке кажется весьма перспективным. В чём, конечно же, ни у кого из них не возникнет сомнений, разве что только у одной, очень завистливой, вечно сомневающейся в себе категории писателей, писателей-фантастов. Которые не смотря на эту их завистливость ко всякому воображению, заслышав от Филимона все эти его фантастичности представлений своей будущности, в этот раз будут вынуждены с ним согласиться и комментировано выдать своё: «Это фантастика!».
А что они могут поделать, когда им даже в самой большой своей фантазии, не помыслится такое, что на представляет этот Филимон из теплотрассы. В чём, конечно, ничего нет такого из ряда вон выходящего, но вот то, что им никогда не преодолеть – этот существующий разрыв между реалией жизни Филимона и его воображаемого будущего, – то это, наверное, и есть та, настоящая фантастичность, до которой очень и очень далеко идти сидящему у камина в кресле-качалке, какому-нибудь пресыщенному жизнью фантасту, ищущему для себя в голове новых безграничных, без гравитационных миров, где бы его толстый зад и одышка не были бы ему такой помехой как здесь, на этой скучной Земле.
– Вот чёрт, свалился, – выразился Витёк, глядя на привычный слёт со стула Филимона.
– Вот чёрт, свалился, – вторил ему вернувшийся в действительность Алекс, заметивший падение никакого гражданина, который после выпитого натощак, одновременно почувствовав прилив в голове и отлив от ног (если где-то прибудет, то значит где-то убудет), сам собою разориентировался, и его голова, перетянув на свою сторону все остатки его сил и разумности, нарушив хрупкое равновесие, устремилась вниз и уронила вниз всё это строение под названием человек. Который и до этого не представлял из себя какого, а скорее никакого гражданина, а теперь уронивши сам себя, уже бесспорно стал им.
«А вот если бы он знал или же был хотя бы в курсе всех тех стечений обстоятельств, которые однозначно имели здесь своё место, то он был бы более подготовлен к этой встрече с жизненным ненастьем и, пожалуй, не стал бы смешивать пиво с водкой, пить в одну харю («Очень, разумно»! – Подтвердил внутренний голос, не раз становившийся жертвой такого поветрия Алекса, и как никто другой знающий всю ту бредятину, которую на него обрушивает всё тот же Алекс) и ставить все свои деньги на зеро или на красное». – Алекс, глядя, как ветер, пытаясь поднять это новое дорожное препятствие в виде никакого гражданина, заворачивал его куртку и нещадно вытягивал его за волосы, снова вернулся к своим размышлениям.
– А для чего мне всё это? А для того, чтобы суметь выстроить защиту (а не нападение),